Тайное становится явным

– Без выпивки, конечно, никуда, – пробормотала я.

– А что за негр без банана? – расплылся Пургин. – Присаживайтесь, Любочка. Разговор будет долгим и насыщенным. Если, конечно, вам есть что сказать.

Я присела. Диван прогнулся, приняв мою форму (или я приняла форму дивана), и сразу навалилось расслабление. Расклеились мозги, ослабли мышцы. Нет, не дураки его сюда поставили. Вовремя подсунутый диван, снабженный соответствующей набивкой, – это мощнейшее психологическое оружие.

– Вы отлично выглядите, Любочка.

Надо отдать ему должное – Пургин не страдал замашками заносчивого эфенди. Боевое партизанское (читай, пуританское) прошлое не отразилось на нем с отрицательной стороны. Серафим Яковлевич просто искренне не понимал, что такого благостного в роскоши, и почему все без исключения, кроме него, ее хотят. Он скромно сидел на краю кресла, одетый в простой тряпочный пиджак, и курил никому не нужные в наши дни папироски «Север», добываемые им через родственников в Северной Эвенкии, имевших выход на еще не иссякшие склады госрезервов.

– Спасибо, – кивнула я. – Я в таком возрасте, Серафим Яковлевич, что если не буду каждый день отлично выглядеть, через год стану никому не нужна. Даже «Бастиону» – в качестве безымянной жертвы.

– Я не понимаю, о чем вы, – Пургин пожал плечами. – Ваши шпильки больно ранят, и, увы, они не по адресу. «Бастион», если вы еще не поняли, понятие многомерное и весьма многоэтажное, чтобы применять к нему обобщающие выводы. Давайте пойдем от простого, – Серафим Яковлевич пересел в кресло поближе к столику. – Что вы предпочитаете: портвейн, коньяк, «Либфраумильх», джин с тоником?

– Предпоследнее, – подумав, выбрала я, – в отчаянно малом количестве.

– Ну уж нет, извините. Гулять так гулять, – Пургин вынул уже отштопоренную пробку и налил доверху в длинноногий фужер. В свой капнул – как из пипетки – «Арагви». – Буду с вами откровенен, Люба. Очень хочется вас напоить – чтобы вы забыли о своих страхах, доверились мне и рассказали, как на исповеди, свою печальную историю.

– Всю?

– Всю. Без утайки.

– С сопливого детства?

– С того дня, когда «Бастион» впервые поимел на вас виды.

Я рассказала все (обстановка в приглушенных тонах располагала). С того судьбоносно-злополучного дня, когда в моей квартире на Путевой раздался телефонный звонок, чуть не заставивший меня выронить отказавший утюг, и гэбэшник от бога некто Сизиков (по имени Борька, по кличке Гулька) поинтересовался, как мои дела. А закончила вчерашним визитом к старику-архивариусу, смертоописанием действующих лиц и похищением ящиков с архивами. Нет, не оттого я ему рассказала, что не производил Серафим Яковлевич впечатления пустобреха и неумейки. И не оттого, что боялась мер воздействия. Проще. Я облегчала душу. По мере повествования за окном темнело. Зажглись настенные канделябры (один в форме диадемы, другой кокошника). Со стороны Оби хохотали вечерние водоплавающие, где-то на соседних дачах играла музыка. Падал уровень коньяка в бутылке. Пока я сидела, голова работала, и состояние казалось терпимым. Но в том и подковырка слабого алкоголя – его можно поглощать ведрами, пока не встанешь. А встанешь – рисуй на себе крест. Земля не удержит.

– Да вы сущая «краснокнижница», Дина Александровна. Можно я вас буду называть настоящим именем? – задумчиво вымолвил Пургин, созерцая на свет «кокошника» золотистые переливы в фужере. – Таких, как вы, надлежит лелеять и всячески оберегать, труженица вы наша.

– Таких, как я, надлежит отпускать на пенсию по первому их требованию, а не отправлять в расход по малой нужде, – дерзко ответила я.