Тайное становится явным

Прошло не так уж много времени, когда все разом переменилось. Проснувшись, он отметил – в камеру поступает свежий воздух. С резким запахом резеды. Закрылки трепетали, явственно ощущалась работа системы вентиляции. У двери стояла еда. Отварное мясо с макаронами, чашка крепкого кофе. Кофеином за время сидения его еще не баловали. Он сел на кровать, поставил на колени поднос и с толком поел. Лязгнула дверь, вошли охранники.

– Вставайте. Вперед.

В голове царило безоблачное небо. Никаких мыслей. Но мир воспринимался по-военному четко: вот дверь, вот коридор, вот ребята, которые тебя сильнее. Ты должен встать и подчиниться. Почему? – не твое дело. Привычным жестом Туманов убрал руки за спину и вышел из крошечного бокса, ставшего домом родным.

Повели не вниз, а вверх. В этих краях он пока не появлялся. Проплыло просторное помещение, похожее на колумбарий, отсеки поменьше, коридор, чистые палаты, люди в белом. Несколько личностей азиатского типа с отсутствующими взглядами, гуськом бредущие в неизвестность. Врачи, санитары, оживление.

– Раздевайтесь.

Гудела аппаратура и было много непонятного. Зачем такое количество людей? Зачем мягкое освещение? Почему на него смотрят с таким выражением, словно он не человек с прозрачными мозгами, а какой-то пиратский клад, поднятый со дна моря и рассыпанный по пляжу? Зачем консилиум?

Медосмотр был углубленным и дотошным. Постукиванием по коленке и лицезрением горла дело не обошлось. Проверяли последовательно все: зрение, слух, реакцию, дыхание. Сняли кардиограмму и остались довольны. Провели эндоскопию – осмотрели мочевой пузырь, пищевод. Исследовали суставы, изобразили тест на предмет эмболии – закупорки кровеносных сосудов и пришли к выводу, что инфаркт подопытному не грозит. Провели пару психологических тестов: от вопросов типа «Что вам не нравится в вашей камере?» до «Что бы вы хотели изменить в сознании людей?» Туманов отвечал четко, но ответы свои не запоминал, они его не интересовали. Трудно представить, что смогло бы его заинтересовать.

Часа два, а то и три его целенаправленно мурыжили и беспардонно вникали в сокровенные тайны души и тела. Он оставался равнодушным.

– Можно ли его вернуть к прежней жизни? – вопрошал голос за кадром.

– Трудно ответить прямолинейно, коллега… Теоретически да. Сильное потрясение, встреча с человеком, имеющим на него влияние, вмешательство потусторонних сил – назовем их элементарной случайностью. Но только в данный момент. Последующее применение препарата сведет риск возвращения к абсолютному и непререкаемому нулю. Полагаю, вы не собираетесь останавливаться на достигнутом?

– Ну что вы? На очереди многоступенчатый гипноз…

Недолгое пребывание в камере сменилось новым вторжением. Взбудораженный назойливым осмотром, он плавал в бреду ложных воспоминаний, переживал то, чего никогда не было и быть не могло, когда вошли люди и сделали ему укол.

Очнулся он от шелеста дождевых капель. Но это был еще не диагноз.

Дождь исполнял затейливую партитуру. То тихо шуршал по земле, то, нарастая, разражался звонким многоголосием, сопровождаемым порывами ветра, то переходил в отдельные всплески – будто ведра воды выливались на землю через равные промежутки времени. Точно микробы, пожирали его ложные воспоминания, оставляя дырки в памяти. Он приподнялся и сел.

Кругом тайга. Сосны, низенький подлесок. Свежий воздух – пьянящий и волнующий. Травка зеленела. Дождик моросил. Над головой простейший навес из бревен. Под боком крыльцо – навес пристроен к дому и как бы является его козырьком. За козырьком гравийная дорожка, шведская лесенка, турник, конь для прыжков, ломаная полоса препятствий, дальним концом уходящая в лес. По краям полосы столбики, поддерживающие завихрения колючей проволоки и датчики бледно-цементного окраса.

Почему он голый? Почему на грубой подстилке? Почему рядом на досках лежит незнакомое одеяние – нижнее белье, ботинки и грязно-защитного цвета камуфляж, сложенный по образцу военного обмундирования – воротничком вверх (так его учили складывать в армии; пусть безобразно, но зато однообразно)?

Память медленно возвращалась. Но не память о событиях и людях, оставивших в нем острые зарубки, а память о собственной личности, не отягощенная перечислением заслуг и обязательств.

– Встать! – заорали над ухом.

Туманов вскочил и вытянулся. Тело слушалось великолепно, если не считать остаточной расслабленности от долгого лежания.

Будто из ниоткуда возник крепкий тип в пятнистой одежде и с непокрытой лысоватой головой. Лоб высокий, губы тонкие, презрительно сжаты. Выразительные глаза свирепо шарили по Туманову.

– Имя! Кличка! Номер!

– Туманов, – слова сами словно выплюнулись из горла. – Стрелец! 4018!

Он не задумывался над тем, что говорит.

– Отлично! – рявкнул тип. – Я Боцман! Учительница первая твоя! Понял? Повтори!

– Да, Боцман.

– Громче!

– Да, Боцман!