Тайное становится явным

— Да как вам сказать… — доктор Квасов скептически пожевал нижнюю губу. — Мы провели операцию, очистили мозг, но пациентка по-прежнему находится в коме. Даже не знаю, чем вас утешить, уважаемый. Мы сделали все возможное, отныне все в руках Господних… — доктор Квасов как-то меланхолично поглядел на потолок. — Надежда, по крайней мере, существует. Небольшая. Но я бы не поставил на нее свою «роскошную» зарплату. Извините. Нужно ждать. Если в течение часа мы не отметим в сердечной деятельности отрицательной динамики, то шансы на выживание немного улучшатся. Лично я свою работу сделал и уезжаю домой — мое присутствие становится бессмысленным. Здесь останется мой помощник доктор Каретников — он будет держать вас в курсе.

И, позевывая, доктор удалился. А Викентий Петрович снова завелся и заметался. Он ненавидел эту больницу с ее невыносимыми запахами! Ненавидел этих людей, эту гребаную Светлицкую, по вине которой его жизнь превращается в ад! Ненавидел ухмыляющихся медиков — они явно о чем-то догадывались! Но больше всего ненавидел людей, посягнувших на его частную собственность и выставивших абсурдные требования! Ничего, он до них доберется. Он хитрый, сообразит, как натравить на них полицию и при этом самому остаться чистым…

Ноги подкашивались, не было сил метаться. Депутат рухнул в кресло, перевел дыхание. Стоило чуток расслабиться, как снова подступила тьма, он начал падать на дно колодца… Очнулся, когда кто-то робко прикоснулся к плечу. Распахнул глаза, взвился, не надо его трогать! На часах половина пятого. В фойе все те же персонажи — плюс какой-то субъект с загипсованной ногой и философской миной. Рядом с депутатом смущенно переминался молодой человек в зеленой шапочке и опостылевшей больничной униформе.

— Прошу прощения, — бормотал он. — Я доктор Каретников, наверное, про вас говорил мне доктор Квасов… Пациентка Светлицкая… вы ее родственник?

— Да, это я. — Никогда еще в жизни он так не волновался, сердце выскакивало из груди. — Как она?.. — он пытался вспомнить имя больной, но не мог. Нина, Наталья, Надежда… Ладно, черт с ним, с именем!

— Мне очень жаль… — доктор Каретников помялся, — но, боюсь, у меня не утешительные для вас известия. Четверть часа назад у больной произошло кровоизлияние в мозг. Мы не справились с кризисом, хотя прикладывали все усилия. Слишком запущенный случай и слишком тяжелое состояние. Сердце не справлялось. Она умерла, простите. Мы были вынуждены отключить приборы…

Он оглох и онемел. В ушах звенело, охватил ужас. Доктор, покрываясь румянцем, продолжал еще что-то говорить, но для Викентия Петровича он лишь беззвучно шевелил губами. Доктор отдалялся, растворялся в коридоре, а Викентий Петрович еще долго не мог пошевелиться. Ослабли ноги, он опустился в кресло, сидел, погруженный в оцепенение. Со стороны могло показаться, что человек скорбит по невосполнимой утрате. Но вот он шевельнулся, обвел пространство мутным взором. Задрожали губы, он резко поднялся и, набирая скорость, помчался прочь из больницы. Оттолкнул стеклянные двери, выскочил на крыльцо под массивным козырьком, где стояли несколько машин «Скорой помощи».

Царила темень, до рассвета оставалось несколько часов. Самый сон, город спал, набираясь сил перед трудным понедельником. Посвистывал ветер, мелкий дождик зачерчивал пространство косой штриховкой. Работник больницы, куривший на крыльце, бросил окурок в урну и, покосившись на депутата, удалился в здание. Викентий Петрович остался один. Больница располагалась в центре города, справа просматривался красиво подсвеченный купол оперного театра — символ мегаполиса, напротив — задняя часть здания мэрии, красивые современные строения, улица Серебренникова с трамвайными путями, заделанными брусчаткой. Ни одной машины, ни одного живого существа, только темные контуры домов, лохмотья туч, плывущие от горизонта к горизонту…

Он испытывал животный страх. «Умрет пациентка — и вы умрете вслед за ней…» Да пошли они к черту! Запугали, взяли на понт, а он поверил, уши развесил. Это же не кино, чего он так перепугался… Затем «смело» бросился в неизвестность. Пробежал по дорожке, выскочил на улицу, стал затравленно озираться. До родного дома на Депутатской — несколько кварталов, двадцать минут энергичной рыси. Свой «Кашкай» он бросил у 14-й больницы, когда бездумно прыгал в карету «Скорой помощи». Куртки нет, зонта нет, в кармане какая-то мелочь, банковские карты. Такси не отловить — поскольку в округе, как назло, ни одного такси! Лишь черные силуэты припаркованных у обочин машин…