Тайной владеет пеон

Вот когда карательные войска стали спешно пере­брасываться на ликвидацию гватемальского «сюр­приза».

Щупальца спрута, обвившего  партизан, нехотя на­чали разжиматься.

Подпольщики ударили по мишени без промаха.

9. ПАТРИОТЫ И КАРАТЕЛИ

Тропический лес спит.

Это значит, что хищники выходят на охоту и пронзи­тельные крики обезьян, взлетающих по своим зеленым лестницам к небу, предупреждают лесной мир об опас­ности.

Это значит, что листья великанов жадно вдыхают ночную прохладу и матапалос — «убийца деревьев», — подобно фосфоресцирующему спруту, теснее обвивается вокруг соседнего деревца, стремясь задушить в своих смертоносных объятиях молодые побеги.

Это значит, что зеленые поляны и черные, перепле­тенные узловатыми корневищами тропинки превра­щаются в восточные ковры, готовые при первом же приближении разлететься, разлиться океаном порхаю­щих бабочек, которыми так славится Гватемала.

Тропический лес спит.

Это значит, что тысячи неожиданных звуков подня­лись из темной глубины леса и сплелись в разноголо­сую симфонию, в которой мяуканье ягуара так же труд­но различить, как шелест бабочек. И тайный дирижер ночного хора лесных гигантов — ветер — появляется внезапно, извлекает из раскидистых крон могучее «фор­тиссимо», заглушая остальные звуки, чтобы тотчас выйти на луга и издали  послушать, как шуршат, шепчутся, стонут, пищат, мяукают, грызутся, рычат и ревут обитатели чащи.

Тропический лес спит.

Но трое людей, отрезанные от мира, зажатые бо­лотом, непроходимой лесной стеной и солдатами им­портного президента, не спят. Они сделали все, что нужно. Они заминировали подступы к болоту и для видимости подорвали две мины. Они разбросали па­латки и вещи так, чтобы у карателей сложилось пред­ставление о паническом бегстве отряда, и даже опро­кинули вокруг тлеющих костров еще не остывшие миски. Они связались по рации с армасовцами и преду­предили их, что отряд готовится в пять часов на рас­свете дать бой преследователям.

И они знали, что в четыре каратели сами ринутся на отряд. Вернее — на то место, где отряд был и где его уже нет.

А пока они сидят у костра и беседуют о делах мир­ных, далеких от войны и тревожного ожидания.

— Семья-то у тебя есть? — спрашивает Вирхилио у Чиклероса.

— Никого нет. Один. Невеста была. Когда сватов засылал, — лучших прыгунов выбрал. Изгородь у тестя высокая: докажи, что жениху все нипочем и высота не в тягость. Доказал. А только много запросил с меня тесть...

— Приданого?

— Да нет, приданое отработал бы. Я работать умею. Он велел выйти из союза, с рабочими не водиться... Ну, я сватов заставил обратно прыгать.

— Молодец! — с уважением говорит Мануэль.

— Знаю, что молодец, — смеется Чиклерос, — а шрам остался. Как у нашего Вирхилио на щеке. Где ты его подцепил, дон Вирхилио?

— Был у нас один диктатор, — неохотно вспоминает Вирхилио. — Эстрада Кабрера![31] Очень не хотел ухо­дить, парламент велел запереть в казарму. Восемь дней мы дрались на улицах с солдатами Кабреры. Я еще мальчишкой был, от отца не отходил. Гватемальцы победили, а у меня остался этот подарочек.

И он проводит рукой по тонкому, не очень замет­ному рубцу.

— Боец со стажем, — шутливо говорит Мануэль. — Всю жизнь будешь воевать?

— Такая у меня профессия, — вздыхает Вирхилио. — Не будь сейчас Армаса и армасовцев, вы бы, сеньоры, работали, учились, влюблялись, детей нянчили, а я все равно сидел бы в какой-нибудь дыре и выслеживал заговорщиков.

Он протягивает палец по направлению к Рио Дульсе.

И, словно по жесту волшебника, ожил лес, со сто­роны реки послышался пронзительный свист и разорва­лась шрапнель.

— Прижмитесь к земле! — крикнул Вирхилио. — Лучше у стволов.

Все трое подползли к деревьям. Снаряды начали рваться в лагере.

Мануэль припал к земле: на ноге выступила кровь. Друзья оттащили его под защиту стволов. Вирхилио осмотрел рану.

— Осколок под самой кожей. Потерпишь?

Он надрезал кожу ножом, подцепил крошку метал­ла и осторожно ее вынул. Мануэль стиснул зубы, но молчал. Чиклерос успел нарвать какой-то травы, при­ложил ее к ране и перетянул ногу Мануэля своим шар­фом.

— За сутки поставлю тебя на ноги, — успокоил Чик­лерос грузчика.

— За сутки они меня отправят к дьяволу, — сказал Мануэль.

Вирхилио и Чиклерос переглянулись.

— Молчание! — сказал Вирхилио. — Я старый раз­ведчик и плохих советов не даю. Скажешь, что давно просился в Пуэрто к дочери и повздорил с команданте; представился случай — и сбежал из отряда.

Снаряд разорвался на поляне. Но толстые стволы вековых деревьев заслоняли трех мужественных гвате­мальцев, и только вздрагивали кроны и стонали ветки при каждом взрыве.

— Не умею притворяться, — наконец откликнулся Мануэль.

— Мы поработаем на тебя с Чиклеросом, — заключил Вирхилио. — Но ты и сам не плошай. Ну, держись, ребята!

— Эх, было хорошее время, — вздохнул   Чиклерос.

Обстрел прекратился. Прорезая воздух автоматны­ми очередями, на поляну с разных сторон высыпали сотни людей: солдаты, офицеры, люди в штатском. Вы­сыпали и застыли в удивлении и тревоге.

Лагерь был пуст.

А потом были взяты в плен Вирхилио, Мануэль и Чиклерос.