Тайной владеет пеон

В пять часов дня стало известно, что президент под­писал соглашение о перемирии. Стрельба прекратилась. Из больницы имени Рузвельта вышли притихшие армасовцы. Они думали, что больше не нужны. Но они не знали, что Кастильо Армас приказал начальнику тай­ной полиции перевести их в свое ведомство. Что им предстоит из интервентов превратиться в шпионов, слухачей, провокаторов, исполнителей смертных приго­воров; и что, выражая благодарность архиепископу за посредничество, президент не преминул заметить: «Они дали мне передышку... Спокойных полгода — и я им припомню «восстание чести».

Но он не получил и суток спокойных.

Толпы народа собирались у президентского дворца.

Просочились слухи о первом поражении Армаса. Гва­темальцы, острословы и балагуры, осыпали градом насмешек членов военной хунты.[34] А на другой день Кастильо Армас, считающий себя покровителем науки и муз и чуть ли не опекуном университета, получил еще один удар: забастовали студенты столицы.

Студенческая делегация была принята Кастильо Армасом. Президент был настроен умиротворенно и надеялся поразить студентов своими научными позна­ниями. Он начал говорить о высоком назначении науки и перешел к военной науке, которой его обучали аме­риканские стратеги на двухгодичных курсах генераль­ного штаба в Канзасе.[35] Его тут же перебил высокий худощавый юноша в очках:

— Сеньор президент, не стоит ссылаться на эту вы­учку. Многие наши родные под арестом и следствием.

Президент ответил, что возможны ошибки. Но в це­лом его усилия направлены на восстановление порядка и ликвидацию красных элементов. Чего желают его молодые друзья?

Оказалось, что его молодые друзья желают чего угодно, только не таких усилий и не такого президента. Они потребовали прекратить репрессии против студен­тов и упразднить «Комитет защиты от коммунизма».

— Вы опасные молодые люди, — мягко сказал пре­зидент и подал знак начальнику тайной полиции, ожи­давшему своей очереди за портьерой.

Начальник тайной полиции уже успел заснять деле­гатов и теперь перешел к изучению своих будущих жертв воочию.

— Сеньоры, — заявил он, — вы останетесь здесь, пока не прекратятся беспорядки в университете.

— Если через час мы не вернемся, — ответил юноша в очках, застенчивая улыбка которого не вязалась с тем, что он говорил, — то наши друзья могут пойти на дворец штурмом. Вы уверены в своих войсках, сеньор президент?

Делегация была отпущена. Армас метался по двор­цу, как в клетке. Хунта заседала круглосуточно.

А теперь последуем за худощавым студентом в очках. Товарищи его называли: Андрес. Все вместе они пересекли главную площадь и встретили колонну сту­дентов.

— Президент отклонил наши требования, — сказал Андрес.

По улицам города прошла студенческая колонна. Юноши и девушки распевали песню, которая перека­тывалась из дома в дом:

Пороховой ворвался дым
К нам с гондурасской[36]

пылью. Мы отвергаем ваш режим.
Любезный дон Кастильо.

Колонна прошла быстрее, чем спохватилась поли­ция, но песня запомнилась столице:

Стучит жандарм, и льется кровь,
И гнев расправил крылья...
Нам не нужна ваша любовь,
Любезный дон Кастильо.

Кое для кого она была страшна, эта песня!

Мы отдадим сто ваших баз
За вкусную тортилью.
Мы отвергаем лично вас,
Любезный дон Кастильо.

Прощаясь с товарищами, Андрес сказал:

— К занятиям приступать не будем. Решено. Меня вы найдете в кафе «Гватемала» от трех до четырех.

Насвистывая, он зашел в подъезд ближайшего дома, и через минуту оттуда вышел не брюнет в очках, а светловолосый юноша, снявший парик и очки, неузна­ваемо меняющие его облик. Только по застенчивой улыбке можно было узнать Андреса.

Быстрым шагом он прошел по шестой авениде — деловой части столицы — и заглянул в дверь юридиче­ской конторы. Молодой адвокат, завидев Андреса, улыбнулся и сказал:

— Вы не знаете, кому завещать свое наследство, сеньор?

 Андрес расхохотался:

— Наследство студента — изгрызенный карандаш и сандалии без подметок.

Адвокат пригласил его в маленькую комнатку и, затворив дверь, переменил тон:

— Разве обязательно тебе Андрес, нужно было го­ворить с президентом? Разве партия приказала, — он подчеркнул слово «приказала», — именно тебе подвер­гаться опасности?

— Не сердись, Ласаро, — беспечно сказал Анд­рес. — Я принял меры предосторожности.

— Парик и очки? Фи, и это говорит подпольщик!

Ласаро сердито засопел. Андрес знал, что ему нуж­но дать выговориться, и молчаливо снес упреки.

— Скажи, — спросил он, чтобы переменить тему, — выльется «восстание чести» во что-нибудь более стоя­щее?

Ласаро задумался.

— Не знаю, — протянул он. — Наша партия не при­зывает народ к немедленному восстанию. Слишком рано. Гнев, как виноград: тот и другой хороши зре­лыми. Армия еще слепа.

Искоса он посмотрел на Андреса: