Таинственная история заводного человека

Наконец ругань и угрозы остались позади. Быстро миновав Уголок ораторов, они вырвались на Парк-лейн. За ними уже лился поток рабочих. Зазвенели разбитые стекла, послышались крики и вопли. Бёртон оглянулся и увидел, как одна группа рабочих перевернула кэб. Другая остановила паросипед, стянула на землю седока и принялась его избивать. Королевский агент и его товарищи бежали до угла Эджуэр-роуд. Мимо прогрохотал многоножка-омнибус, который называли многобус; выброшенная им туча окутала всю оживленную улицу. Клубы пара сформировали две призрачные фигуры, которые, однако, быстро растаяли.

— Спусти меня вниз, — проворчал Суинберн. Спенсер поставил поэта на ноги, и коротышка тут же согнулся вдвое, схватившись за голову. Бёртон взял своего друга за руку и спросил:

— Ведь это та самая боль, которую ты испытывал в лабиринте Тичборн-хауса, не так ли?

— Да. Стук в мозгу. Говорю тебе, Ричард, они словно пытаются проникнуть ко мне в голову!

Траунс взглянул на Суинберна и сказал:

— Клянусь святым Иаковом, я понимаю, что он имеет в виду!

— Непонятная невидимая сила, которая пытается подчинить наш разум, — ответил Бёртон. — В прошлый раз ей удалось проделать это с Алджи, но теперь он в состоянии сопротивляться.

Детектив-инспектор Честен обернулся к своему коллеге:

— Вызываем подкрепление: бунт разрастается — может стать совсем плохо!

Траунс схватился руками за лоб:

— Конечно! Я совершенно забыл о своем долге! И вообще почти не в состоянии думать. Капитан Бёртон, прости, но мы с Честеном вернемся к работе: позовем констеблей и попробуем утихомирить толпу.

Бёртон спустил Фиджета на землю и отстегнул поводок, потом потряс руки обоих полицейских:

— Очень хорошо! Удачи вам! И будьте поосторожнее!

Честен и Траунс бросились прочь, а Бёртон обратился к бродячему философу:

— Спасибо, Герберт, ты вытащил нас из большой беды! Но что ты вообще там делал?

— Работал в толпе, босс.

— То есть просил милостыню?

— Точно.

— Но ты же работаешь и хорошо получаешь!

— Более или менее, но, как говорится, люблю держать себя в форме. Правда, сегодня только время потерял. Если они что и давали, так одному лишь чертову Претенденту, а не мне! — Спенсер поглядел на Суинберна, который едва стоял, тяжело навалившись на Бёртона. — Ну, парень, как ты?

— Хочу бренди!

— Хватит с тебя на сегодня! — фыркнул Бёртон.

— Проклятый Винсент Снид! И все остальные!.. — простонал поэт.

— Герберт, пошли ко мне: я перевяжу твою рану на лбу, — сказал Бёртон.

Они пошли по Эдвард-роуд, потом свернули на Сэймур-плейс. Мимо, в том же направлении, пробегали люди. Грохотали кэбы и паросипеды, выбрасывая дым в и без того душную атмосферу: все они тоже бежали от бунта. Бёртон отчетливо видел, как хорошо одетый призрак материализовался в струях пара и подплыл над булыжной мостовой к уличному певцу, который стоял, прислонившись к фонарному столбу. Его глаза были закрыты, он не обращал внимания ни на приближающегося призрака, ни на панику вокруг и печально пел песню «Молли Малоун»:

Торговала ракушкой ее мать-старушка
И батюшка Молли, покойный Малоун.
Тележку таскали повсюду, кричали:
«Ракушки и мидии свежие, оу!»

Призрак закружился над певцом. В какой-то момент привидение стало полностью непрозрачным, превратившись в силуэт высокого бородача, потом снова растаяло. Бард остановился, вздрогнул, тряхнул головой и опять запел, но песня изменилась, хотя, похоже, он сам об этом вряд ли подозревал:

Мне нужен тот, в чьем сердце честь,
А не мерзавец важный.
Пусть он расскажет всё как есть,
Как Кенили отважный.

Вот честный стряпчий, не бурбон:

За Роджера он стал.
За ним права, за ним закон —
Он правду нам сказал.

И люди скажут: наплевать,

Король ты, лорд иль нищий,
За правду должен воевать,
Как Кенили и Тичборн! [105]

— Да! — крикнул проходивший мимо лоточник. — Да здравствует храбрый сэр Роджер!

— Ура! Ура! Ура-а-а! — отозвалось множество голосов.

— Все аристократы ублюдки! — завопил разносчик молока. — Долой чертовых ублюдков! — Он нагнулся, подобрал с земли камень и запустил его в окно.

Бёртон и Спенсер, волоча за собой Суинберна и Фиджета, добрались до Монтегю-плейс и поднялись по ступенькам дома номер четырнадцать. Парадная дверь оказалась открыта, стол в прихожей перевернут, картины висели криво; юный Оскар Уайльд, продавец газет, собирал с пола куски разбитой вазы. Его лицо выглядело так, словно по нему прошлись острые когти. Из чулана под лестницей доносились глухие крики и шлепки.

— Что здесь произошло, Язва? — воскликнул Бёртон, сгружая Суинберна на стул.