Таинственная карта

Свой 1000-страничный opus magnum американский историк, профессор университета Беркли Юрий Слёзкин предваряет предисловием, которое доверчивый читатель может прочесть буквально – как прямой и линейный путеводитель по книге. В изложении Слёзкина всё выглядит стройно до схематизма: три смысловых этажа – человеческий, аналитический и литературный (на протяжении всего своего существования советская элита была помешана на чтении и безостановочно смотрелась в зеркало литературы). Горизонтальные смысловые «этажи» перекрещиваются с вертикальными «подъездами»-частями, расположенными в хронологическом порядке. В первой части речь идет о мятежной юности большевиков; во второй – об их самодовольной зрелости, совпавшей с переездом в построенный по проекту архитектора Бориса Иофана помпезный Дом правительства; в третьей – о крахе большевистского мира, оказавшегося поразительно недолговечным. Ну, и венчает книгу послесловие, посвященное прозе Юрия Трифонова, сохранившего и облекшего в слова наследие Дома правительства, с легкой руки писателя навеки ставшего «Домом на набережной».

При некотором усилии описанную Слёзкиным структуру в самом деле можно разглядеть в колоссальном массиве текста, однако полагаться на нее как на путеводную нить ни в коем случае не следует, и тому есть по меньшей мере две причины.

Во-первых, «Дом правительства» – это не только и не столько историческая публицистика, которой кажется поначалу, сколько блестящая русская проза (книгу, изначально написанную на английском, автор сам перевел или, вернее, переписал на русском), афористичная и легко разбираемая на цитаты. Это стилистическое великолепие порой дезориентирует и путает читателя, не понимающего, что́ перед ним – художественный текст или всё же документальный, и где заканчивается авторская интерпретация и начинаются факты.

Во-вторых, это удивительно неоднородная и причудливо выстроенная книга. От вдохновенного полета едва ли не поэтической мысли Юрий Слёзкин внезапно переходит к сухому языку каталога – так, поквартирный перечень обитателей Дома правительства или объектов, похищенных из него во время эвакуации, своей обстоятельной ритмичностью более всего напоминает гомеровский «список кораблей». Слёзкин то удаляется за кулисы, оставляя авансцену героям (фрагменты мемуаров, писем и иных текстов, написанных обитателями Дома, их друзьями, родными и знакомыми, составляют едва ли не половину книги), то вдруг обращается к жанру остроумного, полемичного эссе с очень выраженным авторским «я». Эти вставные фрагменты (их в книге несколько – одно лучше и неожиданней другого) тоже размывают изначально заявленную структуру, превращая «Дом правительства» в своего рода бесконечный, расползающийся в разные стороны литературный замок Горменгаст из романов Мервина Пика.

Самое большое (около 40 страниц) из этих полусамостоятельных эссе, интегрированных в книгу, на самом деле формулирует и обосновывает одну из программных для Слёзкина идей. Вкратце пересказывая историю разного рода апокалиптических (то есть ожидающих скорого конца света) религиозных движений – от мюнстерских анабаптистов XVI века (которые «изгнали из города лютеран и католиков, разрушили алтари и статуи, переименовали улицы и дни недели, отменили деньги и праздники, запретили единобрачие и частную собственность, сожгли все книги, кроме Библии, ввели карточки на еду и одежду, учредили общественные столовые, приказали держать двери открытыми и снесли все церковные башни») до тайпинского восстания в Китае в середине XIX века, автор подводит читателя к мысли, что большевики, в сущности, тоже были такой сектой. Точно так же, как и другие сектанты-милленаристы, они предвидели и по мере сил приближали Апокалипсис (кончину «старого мира») и жаждали «тысячелетнего царства», которое должно было за ним последовать.

Именно эта идея – трактовать большевиков как обычную апокалиптическую секту, просто очень большую и относительно успешную, – становится осевой для всего «До-ма правительства» и на самом деле определяет и его внутреннюю конструкцию, и лирические отступления от нее.

Так, в частности, для подкрепления этого тезиса Слёзкин крайне любопытно анализирует и интерпретирует раннесоветскую прозу (в первую очередь Платонова и Бабеля), показывая, как в их текстах реализуется религиозная трехчастная символика Апокалипсиса (ужасы гражданской войны), Распятия (героическая гибель-жертвоприношение красных героев) и долгожданного Исхода в страну молока и меда, в роли которой выступает светлое коммунистическое будущее.