Таинственная страсть (роман о шестидесятниках). Авторская версия

«Ты знаешь, что я могла от тебя родить?» — спросила она. Он улыбнулся. «Черт возьми, не могу пить: что-то булькает в пищеводе. Все уходит в бронхи, а они не пьют…»

К ним обернулась великолепная дама с соседнего столика: ё, не кто иная, как Ралисса Кочевая-Аксельбант!

«Помнишь меня, Роб?»

Сквозь бульканье он умудрился сказать: «Кого мне еще помнить, кроме тебя? Милка помнит меня, а я помню тебя, Ралик. Вот так возникает моя незабвенная любовь. Нужна еще третья персона, которая ни на минуту не забывала меня. Ё, да вот и она!»

Сквозь открытую террасу большой цыганкой продвигалась Анка. Простирала руки, касалась людей. С безнадежной тоской подвывала: «Где мой сын? Ме-дам-э-месье, не видал ли кто-нибудь потерявшегося мальчика?»

Бухнулась в ближайшее кресло, крупным планом вошла с остановившимися глазами в его бред.

«Эй, вы, девки-русачки, не вы ли угнали куда-то моего мальца? Эй, умирающий, не видал ли его?»

«Это я, Анка, что же ты меня, единственного своего, не признаешь, не узнаешь, что ли? — хрипел и булькал он. — Инфанта своего, принца не видишь, родная моя?»

И полетел во мрак.

Его уложили на первом этаже в гостиной, на твердой скамье. Бульканье вроде бы прекратилось, но он не приходил в себя. Вся вновь потрясенная семья двигалась вокруг, то ровно, то стаккато — Анка, старческая Ритка, младшая двадцатидвухлетняя дочка Марина-Былина и старшая красавица Полина, и примчавшийся из города Тимофей, а вместе с отцом три внука Роберта, Гор, Афоня и Емельян. Телефон на длиннющем проводе был вынесен на крыльцо. Он беспрерывно звонил: переполошились друзья. Ян, сидящий на крыльце, прерывал звонки и накручивал медицинские номера в Москве, особенно часто в Склиф. Он кричал: «С вами говорит поэт Ян Тушинский! Мой друг поэт Роберт Эр — без сознания! Высылайте „скорую“! В Переделкино — срочно!»

Узнав про Переделкино, московские телефоны отсылали его в Одинцово, а там телефоны «скорой» категорически не отвечали. Полина взяла у него аппарат и отошла с ним к дубу, под которым еще недавно сидел Роберт. У нее были какие-то особые номера, по которым надо звонить, когда ваш отец теряет сознание. Увы, и по этим телефонам трудно было чего-то добиться: шел уже третий час, а «скорая» не появлялась.

Калитку дачного участка, равно как и ворота, держали настежь. То и дело появлялись люди, пытающиеся помочь. Среди них случались и врачи, но что они могли поделать без капельницы и респиратора? Вообще, что можно было сделать с этой полуразвалившейся советской медициной? Все, однако, надеялись, что в конце концов что-нибудь получится. Роберт далеко не первый раз собирался отдавать концы, но всякий раз его как-то вытаскивали.

Первые признаки болезни у него появились пять лет назад. Вернее будет сказать, что пять лет назад он впервые пожаловался на тошноту, головные боли и кратковременные затемнения сознания. В поликлинике Литфонда ему тут же записали в карточке классический писательский диагноз: «игра сосудов». Роберт все чаще падал в обмороки то на заседании, то в ресторане, на улице, в такси, в самых неожиданных местах. Невропатологи говорили, что нужна томография, но надежного аппарата тогда в России не было. Различные другие исследования давали врачам возможность предположить, что в лобной части головы нарастает доброкачественная опухоль; в настоящий момент она достигает размеров куриного яйца. Именно она давит ему на мозг и пережимает сосуды. В один из светлых периодов он написал о ней стихи «Неотправленное письмо хирургу».

………………………

…Однако не слишком печальтесь, доктор.

Не надо. Вы ведь не виноваты.

Давайте вместе с вами считать,

Что во всем виновата странная курица,

Которую кто-то когда-то вывел

Лишь для того, чтоб она в человечий мозг

Несла подобные яйца…

Полина, а за ней и все домашние заметили, что у отца изменился взгляд. Он стал вопросительным; постоянный вопросительный ужас.

В это время в городе появился их старый друг-француз, Алан Московит. Он сказал, что обеспечит и оплатит пребывание и операцию Роберта в самой лучшей парижской клинике. Семья приободрилась: начали собирать документы и покупать валюту. Пока что отца положили в лучшую московскую клинику, в реанимационную палату. Он лежал среди умирающих. Не мог есть. Полинка от него не отходила. Позднее она вспоминала: «…Он лежал высохший и беспомощный… Эта реанимационная палата была прямым путем на кладбище… Тяжелые диагнозы, тяжелый запах…»