Таинственная женщина

Это стало страшным ударом для Элиаса. Он лишился сна. Однажды, после встречи с Графами, отправлявшимися на вокзал в сопровождении всех друзей, он вошел в лавку отца и упал без чувств. Испуганный Моисей уложил сына, вызвал врача и с отчаянием услышал, что сын его может в очень скором времени умереть. У несчастного начался сильный бред. Оцепенев от ужаса, старый лавочник слушал своего сына. Элиас приходил в себя, лишь когда начинал извергать бешеные угрозы и проклятия в адрес Барадье и Графов, и успокаивался, только когда отец уверенно говорил ему: «Да, Элиас, ты отомстишь этим подлецам! Ты уничтожишь, раздавишь их!» Тогда на губах больного появлялась счастливая улыбка; он засыпал на некоторое время и пробуждался, уже значительно поправившись. Можно с уверенностью сказать, что только страшная ненависть спасла молодого Лихтенбаха от смерти.

Между тем Барадье и Граф даже не подозревали о том диком чувстве, которое внушили Элиасу. Они взяли на себя управление банкирским домом дяди Барадье, который вышел из фирмы, составив себе солидное состояние. Молодые директора банка, руководя работой двадцати служащих в конторе на улице Прованс, постепенно расширили деятельность банкирского дома и фабрики шерстяных тканей, которой заведовал Граф. Потом у молодых супругов появились дети – Марсель и Амели. Счастье, казалось, поселилось в этой дружной семье.

В это время Элиас Лихтенбах после смерти отца переехал в Париж. С ним произошла странная метаморфоза: румяный, упитанный, сияющий Элиас исчез. Когда Барадье впервые после долгого перерыва встретился со своим врагом на бирже, он не узнал Лихтенбаха и не подозревал, с кем имеет дело, пока ему не назвали фамилию собеседника. Перед ним стоял сутуловатый худощавый мужчина, совершенно лысый и с холодными глазами, полускрытыми за очками в золотой оправе; даже голос его изменился. Лихтенбах говорил мало, подавал только один палец, когда с ним здоровались, и всегда оставался невозмутимым. Только стиснутые зубы свидетельствовали о его волнении, придавая удивительно свирепое выражение его физиономии.

Первая схватка Лихтенбаха с банкирским домом «Барадье и Граф» вышла очень эффектной: он заставил своих соперников потерять за один день двести тысяч франков на сделке с шерстью, заключенной в Труа. Элиас продал партию венгерской шерсти по такой низкой цене, что соперники вынуждены были быстро реализовать свой товар, не желая рисковать еще более крупными потерями. Это был первый удар, обрушившийся на фирму «Барадье и Граф», и он сразу показал истинное положение дел. С этой минуты Барадье понял, что заклятый враг зорко следит за его делом, в любой момент готовый нанести неожиданный удар. И эта тайная борьба, побуждая партнеров к активному сопротивлению, благотворно повлияла на развитие их фирмы.

Они напрягали все свои способности, принимали всевозможные предосторожности, не полагаясь на удачу. Враг их был силен и опасен. Лихтенбах стал вхож в самые закрытые аристократические дома и в скором времени приобрел огромное влияние на партию, в которой лишь духовные лица отличались постоянством. После смерти жены, эльзаски, он поместил свою единственную дочь в пансион при церкви Сакре-Кер, где она получала строгое религиозное воспитание.

Хотя Лихтенбах и внушал страх, тем не менее его окружали почетом и вниманием в великосветском обществе, где влияние его упрочилось. Он оказывал разорившимся древним дворянским родам неоценимые услуги, ссужая их в критические моменты деньгами. Сам он, казалось, не имел никаких нужд, жизнь его отличалась крайней простотой. Он обитал в мрачном безмолвном доме на улице Барбе-де-Жуи с прислугой, привезенной из Лотарингии, которая большей частью говорила по-немецки. У себя он гостей не принимал, но каждый вечер сам выезжал и играл в вист – единственная роскошь, которую он себе позволял.

Контора его занимала два этажа небольшого дома напротив биржи. Тут он встречал своих высокопоставленных клиентов, тогда как ворота дома на улице Барбе-де-Жуи отворяли только для кареты хозяина. Он много ходил пешком, всегда мрачный и молчаливый. Банкир жил аскетом, хотя ему было не более сорока пяти лет.

Женщины, казалось, внушали ему какой-то безотчетный страх. Герцогиня Берне, оплатившая свои долги и избежавшая разорения благодаря удачным спекуляциям сурового Элиаса, сказала однажды в минуту откровенности: «Мне ужасно хотелось бы узнать получше этого Лихтенбаха. Он относится к женщинам до обидного сдержанно. Уж не знаю, объясняется ли это робостью или бессилием…» Несколько вечеров подряд она кокетничала с ним на глазах у своих друзей, но так ничего и не добилась, а потом неожиданно оставила эту затею. На ироничные вопросы окружающих герцогиня отвечала уклончиво: «Я только даром потеряла время!» Тем не менее все заметили, что обстановка в доме молодой женщины изменилась, что она сделала много крупных покупок и что, перестав заигрывать с банкиром публично, стала свободнее распоряжаться деньгами. То же было замечено и относительно некоторых других светских дам, молоденьких и очень хорошеньких.