Таинственные следы

Я тоже с трудом встал, и в глазах моих потемнело, голова закружилась… «Падаю», – подумал я и вынужден был схватиться за центральный шест шатра. Но вскоре головокружение прошло и я вышел из типи. Брат уже ждал меня.

Мы направились в сторону леса, где в тени на остатках высохшей травы паслись наши кони. Они стояли с опущенными головами, так же страдая от голода, как и мы. Худые, с запавшими животами, они мало чем напоминали прежних полудиких мустангов. Мы старались сохранить их любой ценой, так как без коней наше преследуемое племя было почти беспомощным. И не только поэтому. Для моих соплеменников, шеванезов, мустанг – не просто конь. Это прежде всего друг и брат, с которым делишь тяготы дальних дорог в холод и зной, в дождь и снег. Поэтому, даже умирая голодной смертью, воин не тронет мустанга. Разве можно спасать свою жизнь ценой жизни друга? Нет, никто из красных воинов не способен на такой бесчестный проступок.

Но мы с Танто… мы наполовину белые. И наша мать была белой. И все беды, все несчастья нашего племени – от белых. Так пусть же гнев Гитчи-Маниту – Великого Духа падёт на нас, но иначе поступить мы не можем. Искупая часть вины белых перед шеванезами, мы принимаем его гнев на себя…

Я издали узнал своего коня. Мне подарил его отец, когда я ещё был в лагере Молодых Волков. Он стоял немного в стороне от остальных коней и широко расставленными ногами разгребал сухую траву. Конь тоже узнал меня, тяжело поднял голову и сделал несколько шагов к нам. Из-за слез, застилавших мне глаза, я плохо видел своего любимца. Я остановился, я просто не мог дальше идти. Шаги коня звучали всё ближе, и наконец я почувствовал на лице тёплое дыхание, а затем бархатное прикосновение его ноздрей. Мой сердечный друг приветствовал меня. Я обнял коня за шею и прижался лицом к его храпу. Слезы текли у меня по щекам, и, чтобы скрыть их от глаз брата, я ещё крепче прижался к коню.

Я старался растянуть последние минуты, зная, что оторвусь от шеи коня – и больше никогда не услышу, как бьётся кровь под его шкурой, не почувствую его тёплого дыхания, ведь опять прижаться к нему уже не смогу.

Я понимал: миг разлуки неизбежно приближается, и когда он придёт, сердце моё должно превратиться в обломок гранита. Но хватит ли мне сил, чтобы совершить это?

Перед глазами у меня возникло наше селение, неподвижно лежащие женщины, истощённые дети, умирающие старики. Я оторвался от шеи коня, подошёл к нему слева. Когда я вынимал из-за пояса нож, рука моя дрожала, а нож жёг мне ладонь.

– Прости меня, друг, – шептали мои губы. – Пусть твоя душа не имеет на меня обиды. Мы встретимся на другой стороне Северного Неба, и ты снова будешь мне верным другом, и вместе будем на заоблачных путях, как и при жизни на земле. Прости мне поступок, который я должен совершить.

И вслед за этим я одним ударом вонзил свой нож в сердце верного коня. По телу его прошла дрожь, он ещё мгновение стоял, как бы удивляясь, что с ним могло подобное случиться, тем более от моей руки. Потом ноги его подломились, и он тяжело упал на землю.

Брат одним прыжком бросился к нему и ударом ножа перерезал ему горло. Кровь брызнула мне на мокасины. К горлу у меня подкатился твёрдый комок, в голове стало пусто, и какая-то сила начала толкать меня в сторону леса, к скалам – только бы подальше от этого места.

– Прости, – шептал я или что-то шептало во мне, и, шатаясь, я удалялся в сторону чащи.

Как долго блуждал я среди сухого кустарника, не помню. Знаю только, что в конце концов я свалился между какими-то стеблями и тьма окутала мне голову.

Очнулся я уже в отцовском шатре, лёжа на мягких шкурах карибу, а надо мной склонилась мать. Она увидела, что я открыл глаза, и её измождённое лицо осветилось улыбкой. Мать отбросила мне волосы со лба, потом подала мне миску с мясным отваром. По всему шатру распространился вкусный запах, и я почувствовал страшный голод.

Я жадно припал губами к глиняной посудине и пил, пил, ощущая, как животворное тепло разливается по моему телу, и оторвался только тогда, когда на дне миски уже ничего не осталось. Веки мои отяжелели, словно все наши горы навалились на них, и я погрузился в здоровый, укрепляющий сон.

Меня разбудил странный шум в селении. Я приподнялся на постели и попытался что-нибудь разглядеть в щели шатра, однако, как я ни напрягал зрение, мне ничего не удалось разобрать. Внезапно поднялась шкура у входа, и в шатёр вошёл мой друг Прыгающая Сова. Он был так же истощён, как и все жители нашего селения. Его длинные ноги исхудали и, казалось, сделались ещё длиннее, тело потеряло эластичность, а мускулы стали почти незаметными. Но когда он увидел меня сидящим на постели, в его глазах замелькали весёлые искорки, и он резким движением головы отбросил назад прядь волос, достававшую ему почти до бровей. Это был его характерный жест, это значило, что Сова доволен.