Таинственный человек дождя

Так или иначе, но я провел в этой школе год и два месяца и надеялся продолжить работу в ней до бесконечности, если бы наш директор внезапно не скончался от закупорки сосудов. После этого оставшиеся ученики — а их к тому времени насчитывалось только четверо — перевелись в другую школу. Все движимое и недвижимое имущество школы было распродано, и деньги ушли на оплату долгов (наш директор оказался в долгах, как в шелках). Он остался должен мне, но наследники школьного имущества отбросили мои требования о выплате жалованья за полгода, как несущественные. Они даже ухитрились ограбить меня, отобрав чемодан с личными вещами, посчитав его школьным имуществом. В результате я оказался на улице, обладая из вещей только тем, что было на мне, и в кармане у меня уныло позвякивали двенадцать шиллингов.

Когда стоит хорошая погода, прогулка по Джорджтауну и его окрестностям вполне может показаться приятным времяпрепровождением; но стоит подняться ветру с Атлантики, и ты сразу чувствуешь себя жалким лондонским бродягой, страдающим от холода на набережной в районе верхних доков. За шиллинг в день я договорился с одним негром, что могу воспользоваться его лачугой и обедом из сладких бататов или риса с растительным маслом и соленой рыбы. Меня также не ограничивали кокосовыми орехами и бананами. На этих условиях мне удалось протянуть почти две недели, после чего, почувствовав пустоту в карманах, я должен был расстаться с негритянским раем со всеми его прелестями в виде бананов и громадных тараканов.

Опускались сумерки, и погода решила показать свой отвратительный характер. Поднялся душный туман, и хлынул проливной дождь, после чего я почувствовал, что сильно простудился. Невзирая на то, что улицы походили на парильню, я дрожал от холода, несмотря на поднятый воротник плаща. Я медленно брел по мерзкой, заваленной нечистотами Бритль-стрит, протянувшейся вдоль портовых кварталов, рассматривая цветные афиши, когда кто-то за моей спиной пробормотал:

— Это он… Да, это Эл Бекетт…

Обернувшись, я узнал беглеца из школы Диббертона. Это был странный малый, казавшийся мне симпатичным, но никогда не откликавшийся на мое доброе отношение к нему. Когда я заговаривал с ним, он молча смотрел на меня своими большими золотистыми глазами, в которых я мог прочитать лишь неприкрытую враждебность. Мне казалось, что я понял причину этой враждебности. Этот мальчуган, формально считавшийся англичанином, имел черную курчавую шевелюру и смуглую кожу. Очевидно, его мать была цветной женщиной, и это причиняло ему мучения. Я потерял надежду научить его чему-нибудь, поскольку он постоянно был в бегах и его то и дело приходилось разыскивать и отлавливать, как дикого зверька. Надо признать, что это было не слишком сложно, так как он всегда стремился к морю. В пятнадцать лет он был удивительно опытным ныряльщиком, и волнующееся море было для него родным домом. Когда школу закрыли, он удрал в очередной раз. Я узнал, что он жил в негритянском квартале, зарабатывая на жизнь рыбной ловлей, и, несомненно, страдал от нищеты далеко не так сильно, как я.

А сейчас, освещенный скудным вечерним светом, этот босоногий дьяволенок в потрепанных брюках и рваной рубашке, ничем не отличавшийся от множества живущих возле порта детей-метисов, неприязненно смотрел на меня. Я впервые увидел на его лице, постоянно серьезном и неулыбчивом, странную, непонятную мне улыбку.

Я дружелюбно поприветствовал его и спросил:

— Мой дорогой Фрэнки Бойд, чему я обязан удовольствию увидеть тебя? Как ты живешь? Надеюсь, тебе удается сводить концы с концами?

Он прищурился, пожал плечами и крикнул, обернувшись назад:

— Ведь вы хотели увидеть именно его?

После этого он мгновенно растаял в тумане, а я очутился лицом клицу с совершенно незнакомым мне типом, которого я, как мне показалось, никогда даже не встречал. Должен сказать вам, что людей этого облика я никогда не забываю, даже увидев его один раз несколько лет назад.

На голову ниже меня, неприятно широкоплечий и толстый, с широким плоским, странно бледным лицом, словно выпачканным в белом порошке, он выглядел рабочим мукомольни, вышедшим на улицу, не смыв муку, заполнившую морщины и складки лица. Среди них не сразу можно было заметить небольшие, остро смотрящие глазки. Встретив такую личность, нельзя не подумать, что вряд ли тебе когда-нибудь еще повезет встретить лицо со столь злобным выражением. На нем был шикарный дорожный костюм, словно только что приобретенный в модном магазине, и явно слишком маленькая для его головы панама, сдвинутая на затылок.

Он с неожиданной быстротой шагнул ко мне, схватил меня за руку, стиснув ее, словно железными тисками, и произнес неприятным скрипучим голосом:

— Да, именно вас я должен был увидеть, Эл Бекетт.

— Могу ли я поинтересоваться… — начал я вежливую тираду.