Таинственный ключ и другие мистические истории

«Милостивый государь!

Профессор Найлз внезапно умер два дня назад, прямо на заседании Научного клуба, и вот его последние слова: “Передайте Полу Форсайту, пусть бережется проклятия мумии, ибо меня убил этот окаянный цветок”. Обстоятельства смерти профессора столь необычны, что я решил изложить их в этом письме. Итак, профессор поведал нам, ученым, что в течение нескольких месяцев наблюдал за ростом неизвестного растения, которое и принес в наш клуб. Другие интересные вещи занимали наше внимание допоздна, и растение было позабыто. А между тем, профессор все это время держал его в петлице в качестве бутоньерки. Странный белый цветок, формой похожий на капюшон кобры, с блестящими каплями на лепестках – поначалу прозрачные, они меняли цвет, пока не сделались алыми, как будто цветок забрызган кровью. Как мы все отметили, профессор, в последнее время апатичный и немощный, был на удивление энергичен, оживлен и весел, что вовсе для него не характерно. Наше заседание близилось к концу, и вдруг, посреди жаркой дискуссии, профессор упал замертво, словно пораженный апоплексическим ударом. Домой его доставили в бесчувственном состоянии. Он пришел в себя лишь на короткий срок, успел произнести фразу, приведенную мною выше, и умер в судорогах и бреду, бормоча что-то о мумиях, пирамидах, ползучих гадах и роковом проклятии.

После смерти на его коже появились алые крапины – такие же, как на цветке, а тело скукожилось, будто сухой лист. По моему настоянию цветок исследовали, и один ученый, самый авторитетный в области ботаники, объявил, что это растение представляет смертельную опасность, о чем хорошо знали египетские колдуньи. Растение понемногу забирает жизненные силы у человека, который за ним ухаживает. Если же носить его с собой в течение двух-трех часов, то он вызывает либо безумие, либо смерть».

Письмо выпало из рук Форсайта. Дальше он читать не стал, а бросился в комнату, где осталась его молодая жена. Лишившись всех сил от усталости, Эвелин без движения лежала на диване. Лицо ее наполовину закрывала фата, как будто наброшенная порывом сквозняка.

– Эвелин, душа моя! Очнись, ответь мне, ты действительно украсила себя этим странным цветком? – прошептал Форсайт, рукою отводя невесомую ткань.

Отвечать не было нужды – на корсаже Эвелин мерцал проклятый цветок, и на призрачно-белых его лепестках блестели алые точки – яркие, как свежепролитая кровь.

Впрочем, бедняга новобрачный едва ли их заметил. Его потрясло другое, а именно полная безучастность в лице Эвелин. Осунувшимся, страшно бледным, словно после изнурительного недуга, было это лицо. Всего час назад в нем искрилась свежая прелесть юности, теперь же оно было изможденным, дряхлым, загубленным цветком, который высосал из Эвелин саму ее жизнь. Ни тени узнавания не нашел Форсайт во взгляде жены, ни словечка не вымолвили ее уста, не шевельнулась рука – лишь поверхностное дыхание, слабый пульс да распахнутые глаза выдавали, что Эвелин жива.