Таинственный монах

Гришу ободрили эти слова. Они присели и стали мирно разговаривать. Долго они рассказывали друг другу, что с каждым из них случилось в прошлое время и Саша, слушая внимательно друга своего детства, вдруг сказал:

— Знаешь ли, Гриша, что мне пришло на ум?

— Говори, друг милый.

— Уж не братья ли мы с тобою?

— Нет; отец мне сказал, что родители твои известны были только Досифею, которого теперь нет в живых и вероятно он ни кому не сказал эту тайну.

— Очень было бы любопытно знать эту тайну

— Быть может мой Саша и не совсем из простолюдинов, — проговорил знакомый друзьям голос.

Оба они оглянулись и перед ними сто. ял царь с улыбающимся лицом.

— Ваше величество, и знатного рода и простолюдин могут иметь только одно достоинство, а именно усердие к особе вашей.

— Если вы кого приблизите к себе, то немудрено, что у него прибавится и смысла и добра, — сказал весело Меньшиков.

— А признаюсь тебе, Александр, желал бы я иметь этого Иону в моей власти. Дорого бы я даль эа это, — сказал Петр.

— Не дешево бы это пришлось и Григорию и отцу его тем паче, — сказал Меньщиков.

— Да отец его закоренелый преступник и злодей и я не мог бы его пощадить.

— Ну, послушай, Гриша, если бы отец твой получил от меня прощение, явился ли бы он ко мне, как ты думаешь?

— Если б я, государь, знал где он теперь находится и, если бы мог принести ему радостную весть твоего милосердия… — начал было Гриша, но остановился, глядя пристально в глаза государю.

— Нет! Еще рано! Я не могу его видеть не в состоянии простить ему.

— Будь милосерд, государь! — проговорил глухим голосом Гриша, упав в ноги царю.

— Да, к тебе, Григорий! Я твоей услуги никогда не забуду, но о нем и не вспоминай мне. ну теперь полно говорить об этом. Пойдем ко мне и займемся делом насчет нашей экспедиции, — сказал царь. — А ты, Григорий, оставайся здесь. Саша должно быть возьмет тебя в себе. Я поговорю с ним, что нам из тебя сделать, прибавил Петр, уходя.

В течении следующих двух дней сделаны были подлежащие приготовления в нападению на два шведских корабля, стоявших в устье Невы.

Утром 6 мая тридцать лодок с солдатами, разделившись на два отряда отправились в путь. Одним из отрядов командовать сам Петр. Артиллерии у русских не было никакой, а солдаты были вооружены лишь ружьями. Несмотря на убийственный орудийный огонь с бортов шведских кораблей лодки отряда, которым командовал царь, быстро подвинулись к кораблям и наконец корабли вдались. Первым на неприятельский корабль вскочил Петр, a за ним Меньшиков и Гриша.

Глава VII

В последних числах ноября 1707 года уже вечерело. В небольшом, довольно ветхом домике в приходе Бориса и Глеба на Поварской улице, в опрятной комнате сидели два немца, уже преклонных лет, и беседовали дружески между собою. Тут же сидел с мрачным видом лица и в глубокой задумчивости молодой мужчина в гвардейском мундире. Один из стариков был Эрбах, тот самый старец, который жил с Гришой на островке другой был пастор из Мариенбурга Глюк, поселившийся в Москве, в доме, который ему купил Меньшиков и наконец третий — Гриша.

Оба старика попеременно обращались к Грише с дружескими вопросами, но тот упорно молчал. В девятом часу вечера Глюк, пожелав доброй ночи своим собеседникам ушел спать на свою половину. Эрбах, оставшись один с Гришей сказал:

— Друг мой Гриша! Меня печалить твое молчание, в котором я вижу утраченное в душе твоей доверие ко мне. Мог ли я ожидать от тебя, с которым провел столько лет в одиночестве, любя тебя как родного сына.

— Что вы хотите знать? Что вы требуете от меня? — спросил прерывающимся голосом Гриша.

— Милый мой друг! Добрый мой Григорий! Ты пережил несмотря на свою молодость столько несчастий. Поведай мне о причине твоей грусти и я, если не облегчу, то разделю ее в тобою и тебе будет легче.

Эрбах, при этих словах заплакал и слезы старца до глубины души тронули Григория и он упал в объятия старца, говоря:

— Отец мой! Прости меня! Я несчастен… Я безумен… Я люблю!..

— Этого еще не доставало! Остается еще тебе сказать, что ты преступника — Сказал Эрбах, покачивая головою.

Гриша молчал.

— Ты молчишь, несчастный! Неужели преступление уже совершено? — спросил Эрбах.

— Нет еще! — мрачно отвечал Гриша!

— Нет еще? Стало быть ты думаешь совершить его? Все свершилось! И последняя моя вера в человечество должна угаснуть, — проговорил старец, ломая себе руки.

Долго длилось молчание. Наконец Эрбах, обдумав хладнокровно, что душевное состоите Гриши подобно безумному, которого жестокие меры могут довести до исступления, решился кротостью своею умиротворить страдальца.

— Григорий! Сын мой! Поди сядь около меня и дружески поговорим и поищем средства спасти тебя от той бездны на краю коей ты стоишь, готовый упасть в нее.

Медленно, как бы против воли своей Григорий повиновался.

— расскажи же мне теперь, давно ли и как ты объяснил ей свою любовь?

— Вот уже около двух месяцев, как сердца наши открылись друг для друга, — глухим голосом отвечал Гриша.