Таинственный Ван Гог. Искусство, безумие и гениальность голландского художника

В самые тяжелые минуты Ван Гог действительно испытывает судьбу, подвергая свою жизнь опасности. В середине июля 1889 г., во время экскурсии в древнеримскую пещеру, дядя, работая над картиной, попытался отравиться красками. Он спасся только благодаря бдительности сопровождающего: тот вовремя оказал помощь, вызвав у него рвотный рефлекс. Примерно тогда моя мать узнала о том, что беременна, и Тео, вне себя от радости, сообщил брату новость.

Будущей зимой, скорее всего, в феврале — я родился 31 января 1890 г., – мы надеемся стать родителями малыша, которого назовем Винсент, если ты согласишься быть ему крестным.

Это конец. Хотя в письмах дядя делает вид, что рад моему рождению, на самом деле в нем вновь просыпается тревога. Страх быть брошенным, который он в течение долгих месяцев пытался загнать в самый дальний угол сознания, вновь вырвался на поверхность.

Во время приступов Ван Гог пытается есть грязные предметы, попадающиеся под руку, но потом все забывает: остаются лишь дурной привкус во рту и трудности с глотанием в течение нескольких недель. После подобных выходок дяде разрешают рисовать только углем – использование красок и чернил исключается. На какое-то время его даже помещают в палату на первом этаже с железной кроватью, стулом и дверью без ручки, чтобы он не мог закрыться изнутри. Посетив ее, я ощутил всю убогость положения художника в тот момент. Винсенту не разрешают даже заходить в студию до тех пор, пока он окончательно не поправится.

Только в сентябре он снова начинает писать красками. Попытки самоубийства больше не повторяются, остаются только кошмары, которые, как кажется, тоже постепенно сходят на нет.

Доктор Пейрон абсолютно прав, когда говорит, что я не сумасшедший в полной мере, потому что мои мысли ясны и прозрачны в перерывах между приступами. Но во время атак я впадаю в ужасное состояние и полностью теряю контроль.

Срывы могут произойти в любой момент. В канун Рождества, спустя ровно год после ночи в Арле, с Винсентом неожиданно случилось помутнение, без всякой видимой причины. Он в очередной раз попытался проглотить краски, затем выпил парафин, что украл у служащего, заполняющего масляные лампы, и впал в ажитацию. Он не в состоянии адекватно реагировать и отвечает на вопросы бессвязным бредом.

Я уже не знаю, где нахожусь, мой разум блуждает без цели.

Должно быть, то же чувство охватило его во время одной из немногих поездок, совершенных им в Арле за время пребывания в лечебнице. Дядя довольно быстро восстанавливался после приступов, так что Пейрон предоставил ему разрешение съездить к друзьям в феврале 1890 г. Однако он так и не доехал до Жину и не вернулся в клинику вечером, из-за чего доктор был вынужден отправить Пуле на поиски. Юноша найдет Винсента лежащим у дороги, в сильнейшем похмелье.

Наверное, самым длительным стал кризис, случившийся в середине марта того же года: Ван Гогу пришлось сделать паузу в занятиях живописью на целых два месяца, так как каждый раз, когда он, казалось бы, идет на поправку, с ним случается новый припадок. Дядя мучается, не отвечает на вопросы и твердит, что его хотели отравить.

Мне в тот момент не исполнилось еще и двух месяцев. Папа продолжает писать обо мне дяде, тот как будто игнорирует мое существование, пока в один прекрасный день не сообщает о том, что посвятил мне картину. Он высылает ее почтой, умоляя Тео не продавать полотно.

На нем ветвь миндального дерева, с которой я с тех пор ни разу не расставался.

В Провансе миндальные деревья цветут первыми: они распускаются уже в феврале, предвещая наступление весны. Сен-Реми знаменит своими миндальными рощами, и поздней зимой пейзаж вокруг Сен-Поля особенно неповторим: деревья покрыты белыми цветами, источающими сладостный аромат. На первый взгляд может показаться, что дядя написал ветвь миндального дерева на фоне синего неба, лежа на земле. Однако если присмотреться, то перед нами не одна ветвь, а целых три – они переплетены с изысканным мастерством. Мысль о том, что этот образ возник в период между двумя тяжелейшими психическими кризисами, переполняет меня любовью и восхищением. Скорее всего, дядя сорвал ветвь, принес в студию и изобразил ее в манере, типичной для японских художников, воображая, что она внесет яркую и свежую ноту в интерьер моих родителей, заняв почетное место над колыбелью новорожденного.