Таинство

— Я спрашиваю себя, знаешь ли ты, как сильно я тебя люблю, — сказала она, подаваясь к нему. — Потому что я ведь тебя не люблю.

Он недоуменно посмотрел на нее.

— То, что я чувствую к тебе, — очень глубоко во мне, очень далеко уходит в мою душу, в самую мою суть, Джекоб.

Она вперилась в него взглядом, и он тоже смотрел на нее не мигая.

— Ты понимаешь, о чем я говорю?

— То же самое чувствую и я…

— Не говори, если нет.

— Клянусь, что чувствую, — продолжал Джекоб. — Я понимаю это не больше, чем ты, но мы принадлежим друг другу. Я признаю это.

Он поцеловал ее ненакрашенные губы. У них был вкус джина. Но сквозь алкоголь чувствовался другой вкус, какого не было ни у каких других губ в мире — только у его Розы. Если бы кто-нибудь сказал ему сейчас, что она не само совершенство, он убил бы эту сволочь на месте. Она была настоящее чудо, когда он смотрел на нее вот так, незамутненным взором. А он — счастливейший из мужчин, потому что идет по земле бок о бок с нею. Ну и пусть на его работу уйдет еще столетие — ерунда. Рядом с ним Роза, непреходящий знак того, что ждет его в конце пути.

Он жадно приник к ее губам, и она ответила на его страстные поцелуи с не меньшей страстью, и наконец они сплелись телами так, что никто из посетителей кафе не смел кинуть взгляд в их сторону, чтобы не покраснеть.

Потом они пошли на пустырь рядом с железнодорожными путями. И там, когда сумерки, сопровождаемые снегопадом, опустились на остров, завершили совокупление, начатое в здании Суда. На сей раз страсть накрыла их с головой, так что пассажир какого-нибудь поезда из тех, что промчались мимо, увидев их в грязи, мог решить, что перед ним не два существа, а одно: единое безымянное животное, залегшее рядом с железнодорожными путями в ожидании, когда можно будет перебраться на другую сторону.

XV

1

Уилл знал, что спит. Все это ему снилось, хотя он и лежал в своей кровати, и это вроде бы была его комната (он слышал голос матери, доносившийся откуда-то снизу). Доказательства? Его мать не говорила — она пела. Пела по-французски грубоватым, но приятным голосом. Сущая нелепица. Его мать ненавидит звук собственного поющего голоса. Она лишь беззвучно двигала губами, когда в церкви пели псалмы. Но было и еще одно доказательство, более убедительное. Свет, проникавший сквозь неплотно сдвинутые шторы, был такого цвета, какого он не видел прежде: сиреневый с золотистым блеском, от которого все, на что он падал, начинало подрагивать, словно пело на языке света собственную песню. А там, куда свет не попадал, царили полная неподвижность и тени какого-то таинственного оттенка.

— Очень странные сны, — сказал кто-то.

Он сел в кровати.

— Кто здесь?

— Правда? Сны внутри снов. Они всегда самые странные.

Уилл вгляделся в темноту в изножье кровати, откуда шел голос. Прищурился, чтобы разглядеть говорившего. На нем было что-то рыжее.

«Может, шуба, — подумал Уилл. — Остроконечная шапка?»

— Но я думаю, это похоже на русские матрешки, — продолжал человек в шубе. — Ты знаешь, о чем я говорю? Они делают одну куклу в другой, одну в другой. Ну, ты-то, конечно, знаешь. Человек с таким жизненным опытом. Столько всего повидал. Что до меня, то я не выходил за пределы вересковой пустоши площадью пять квадратных миль. — Он помолчал, пережевывая что-то. — Извини, что чавкаю, но я чертовски голоден… Так о чем я говорил?

— О матрешках.

— Ах, да. Матрешки. Ты понимаешь мою метафору? Эти сны похожи на матрешек. Они сидят один в другом. — Он умолк и пожевал еще. — Но вот в чем фокус. Это действует в двух направлениях…

— Кто вы? — спросил Уилл.

— Не прерывай меня. Думаю, тут есть натяжка, но представь, что мы существуем в некоем параллельном мире, в котором я переписал все законы физики…

— Я хочу видеть, с кем говорю, — гнул свое Уилл.

— Ни с кем ты не говоришь. Тебе это снится. Я переписал все законы физики, и любая матрешка помещается в другую, невзирая на размеры.

— Это глупо.

— Кого ты называешь глупым? — возмутился незнакомец и в гневе вышел из тени.

Это не был человек в шубе или остроконечной шапке — это был лис. Снящийся ему лис с блестящим мехом, длинными усами и черными глазами, которые сверкали, словно черные звезды на изящной длинномордой голове. Лис легко стоял на задних лапах, подушечки передних были слегка вытянуты, напоминая короткие пальцы.

— Ну, теперь ты видишь меня, — сказал лис.

Уилл заметил единственное свидетельство того, что это существо когда-то было диким зверем: брызги крови на белом треугольничке на груди.

— Не волнуйся, — сказал лис, опустив глаза на кровавые пятна. — Я уже поел. Ты ведь наверняка помнишь Томаса.

Томаса…

…труп в траве со съеденными гениталиями…