Тайны архива графини А.

События последних дней со всей очевидностью продемонстрировали мне, что не все в жизни так просто, как кажется на первый взгляд. А значит и смерть Александра может на поверку оказаться результатом заранее задуманного изощренного преступления. Не такого кровавого, но, может быть, еще более коварного, нежели в Синицыне.

Поэтому я поторапливала Степана, и не могла дождаться, когда мы пересечем границу N-ского уезда, на территории которого располагался роковой для Александра постоялый двор.

Но прежде чем это произошло, наступил вечер. Почти без остановок мы ехали весь день, и спина у меня уже разламывалась от усталости.

Но тем не менее когда за очередным поворотом дороги увидела его покосившиеся ворота, попросила Степана остановить лошадей и оставшуюся часть пути прошла пешком.

Все мне казалось здесь важным и заслуживающим внимания: и изогнутая странным образом ива у колодца, и придорожная часовенка с горящей лампадкой. Потому что это были то самое дерево и та самая часовенка, которые видел перед смертью мой муж, и воспоминание о которых, благодаря этому, его душа сохранит на том свете. Если конечно в той неведомой живым обители скорби и покаяния ее интересуют подобные мелочи.

Хозяин постоялого двора встретил меня с тем сочетанием угодливости и равнодушия, что так свойственны этим людям.

Он был как-то особенно некрасив, и не только благодаря изуродованному оспой лицу. Казалось, он принужден отбывать наказание на своем служебном месте и каждый час пребывания здесь приносит ему несказанные муки. И это страдание окончательно обезображивало и без того малопривлекательные черты.

Но в моем случае в его взгляде читалось еще и нескрываемое любопытство. Женщины редко в то время путешествовали в одиночку, и в его глазах я прочитала немой вопрос: «Какая нелегкая занесла эту состоятельную молодую барыньку в нашу глушь?» Я не торопилась удовлетворить его любопытство, предпочитая сначала оглядеться и узнать его поближе. Ничего не объясняя, потребовала комнату для ночлега пообещав щедрое вознаграждение за дополнительные удобства и съедобный ужин.

Он отправился выполнять мои распоряжения, а я воспользовалась несколькими мгновеньями одиночества, чтобы осмотреть священное для меня место. Я пока не знала, где именно смерть застала Александра, но уже одно то, что я нахожусь в тех самых стенах, наполняло меня чувством скорби и печали.

Двор мало чем отличался от всех тех, которые мне предстояло посетить в своей жизни. Встречаются средь них более и менее зажиточные, с хорошей кухней и не очень, но все они напоминают друг друга, как щенки одного помета.

Все те же крытые соломой дворовые строения, те же выгоревшие, ободранные снизу и традиционно лилового цвета обои на стенах, те же герани на подоконниках. И те же тараканы, лишь по недоумению названные когда-то прусаками. Во всяком случае, в наши дни по причине чрезвычайного распространения в России их давно пора переименовать в русаков.

Я уже не говорю о начищенном до зеркального блеска двухведерном самоваре, отразившись в котором начинаешь сомневаться в собственном душевном здоровье.

Узенькая головенка и толстые румяные щеки в лучшем случае делают вас похожей на купчиху, в худшем — превращают в убогого юродивого.

С тех пор, как самовары стали чем-то вроде национальной гордости в России, подавляющая часть населения с утра до вечера любуется на себя в их медные и серебряные бока и окончательно теряет уважение к себе и своим соотечественникам. Мое одиночество нарушила толстая румяная баба, напоминающее это самое отражение, по всей видимости, жена дворника, и поприветствовав меня, стала с показным усердием протирать доски стола и раскочегаривать самовар с помощью старого мужнина сапога, время от времени бросая на меня любопытные взгляды.

— Комнаты готовы-с, — произнес вернувшийся к нам владелец постоялого двора, тяжело дыша и вытирая рукавом воображаемый пот с рябого лица.

И я прошла в эти самые «комнаты-с». Предназначенное для меня помещение оказалось неожиданно чистым. Воздух в нем — видимо, специально в мою честь — благоухал какой-то дешевой, но не противной парфюмерией, а подлокотники деревянного крашеного дивана были покрыты белыми вышитыми салфетками.

Ко всему прочему один угол занимало высокое до потолка зеркало с потускневшей, но еще вполне сносной амальгамой, в которое я по привычке сразу же заглянула и отметила, что путешествие явно пошло мне на пользу. Во всяком случае, самым лучшим образом отразилось на цвете моего лица.

Я никогда не относила себя к тем барышням, что нос боятся высунуть из под зонтика, и даже считала за глупость прятаться от солнечных лучей, дабы сохранить аристократическую бледность, и здоровый румянец не считала чем-то постыдным. По крайней мере — в последние годы.