Тайны архивов: вырванные страницы

ПРОТОКОЛ ДОПРОСА

СВИДЕТЕЛЬНИЦЫ АЛЕКСЕЕВОЙ АННЫ МИХАЙЛОВНЫ

Москва 21 июня 1946 г.

Помощник Главного Обвинителя от СССР на Нюрнбергском процессе по обвинению главных военных преступников старший советник юстиции Смирнов допросил в качестве свидетеля нижепоименованную, которая на поставленные ей вопросы показала:

Алексеева Анна Михайловна, 1916 г. р., уроженка Смоленской области, Смоленского р-на, Катынского сельсовета, деревни Борок, по национальности русская, гражданка СССР, образование в объеме семи классов средней школы, колхозница колхоза имени тов. Сталина (Катынский с/совет Смоленского района), замужняя, имеет сына в возрасте 2 лет, проживающая по месту рождения.

Свидетельница предупреждена об ответственности за дачу ложных показаний и за отказ от дачи показаний по ст. 95, 92 Уголовного кодекса РСФСР. Ей разъяснено, что ее показания будут представлены Международному Военному Трибуналу в городе Нюрнберге.

По существу дела Алексеева А. М. показала:

1. Вопрос.

Когда и при каких обстоятельствах вы попали в число работниц на дачу в «Козьих горах»?

Ответ:

В число работниц на даче в «Козьих горах» я попала в средних числах августа 1941 года. Я вместе со своими родными при приближении немцев к нашей местности попыталась эвакуироваться в глубь страны. Однако нам это не удалось, т. к. немецкие десантные части высадились впереди нас и нам предложили вернуться обратно.

Таким образом, я и мои родные остались на оккупированной немцами территории. В середине августа 1941 г. назначенный немцами староста нашей деревни Дмитрий Солдатенков вызвал меня к себе в хату и сказал, что по наряду Катынской немецкой комендатуры я должна буду работать на даче в «Козьих горах». Он вручил мне запечатанный конверт, с которым я и отправилась на дачу, где была оставлена в числе работниц, обслуживающих размещенный на даче так называемый «саперный батальон № 537».

Кроме меня, на этой даче стали работать пришедшие на дачу после меня через 3–4 дня колхозницы из нашей деревни Конаховская Зинаида Павловна и Михайлова Ольга Аристарховна. Кроме нас троих, других работниц на даче не было.

2. Вопрос.

Являлся ли когда-нибудь при советской власти Катынский лес охраняемым местом?

Ответ.

Как местная жительница, я должна категорически ответить на этот вопрос, что Катынский лес никогда не был специально охраняемым местом. Наоборот, Катынский лес даже трудно назвать настоящим лесом – это был, скорее, парк служивший излюбленным местом для проведения там праздничных дней как местными жителями, так и приезжими из Смоленска. Никаких ограничений или запретов доступа в Катынский лес не существовало, ни в 1940, ни в 1941 годах, до самого начала немецкой оккупации. В 1940 и 1941 гг. в Катынском лесу был размещен пионерский лагерь, и там же помещался дом отдыха НКВД. Мы, местные жители, ходили в Катынский лес за грибами и ягодами. Через Катынский лес мы проходили и тогда, когда хотели пробраться к берегу Днепра.

3. Вопрос.

Как стал охраняться Катынский лес немцами?

Ответ:

Почти сразу после начала немецкой оккупации нашей местности Катынский лес действительно стал особо охраняемой территорией. На том месте, где на шоссе выходила дорога от дачи, постоянно находился пост в составе двух вооруженных часовых. Ночью этому посту придавалась еще сторожевая собака. Кроме того, постоянный пост бы у Днепра. По лесу постоянно патрулировали вооруженные немецкие солдаты. На территории леса близ дороги, ведущей от дачи, и со стороны шоссе были вывешены серые прямоугольные доски с надписями на них черными буквами на немецком и русском языках: «Вход в лес воспрещен! За нарушение расстрел на месте».

Такие порядки были установлены немцами с середины августа 1941 года, и с тех пор Катынский лес стал недоступным для местных жителей местом, ибо никто не хотел рисковать своей жизнью.

Причины, по которым немцы стали тщательно охранять Катынский лес, первоначально были для меня неизвестны, и только затем, уже во время работы на даче в «Козьих горах», я узнала о том, что в Катынском лесу немцы совершали массовые убийства военнопленных польских офицеров.

4. Вопрос.

Что известно вам о расстрелах немцами польских военнопленных в Катынском лесу?

Ответ:

В нашей местности польские военнопленные появились в 1940 году. Откуда они прибыли в наш район, мне не известно. Мы знали, что это польские военнопленные по их характерной форме, в частности по особым четырехугольным фуражкам. До начала войны с немцами, в 1940 году и в 1941 году, польские военнопленные работали командами на дорожных работах. После того как местность была оккупирована немцами, часть поляков разбежалась по лесам. Немцы вылавливали польских военнопленных, и нам зачастую приходилось видеть, как немецкие солдаты гнали военнопленных поляков группами в несколько десятков человек по шоссе. Такие группы польских военнопленных, конвоируемых немцами, я видела как до начала моей работы на даче в «Козьих горах», так и после этого, идя на работу или возвращаясь домой.

Первоначально, работая на даче в «Козьих горах», я не замечала в поведении немцев, живущих на даче, ничего особенного. На даче размещалась воинская часть под названием «537-й саперный батальон». Командиром этого батальона был обер-лейтенант Арнес, помощником его являлся обер-лейтенант Рекс, кроме них был еще один офицер, лейтенант Хотт. Всех этих лиц я могу опознать в лицо. Обер-лейтенант Арнес был человеком высокого роста, лысый, он всегда носил роговые очки.

Всего на даче проживало офицеров и солдат примерно тридцать человек. Я и две других русских работницы должны были убирать помещение, работать на кухне, стирать белье. Нужно отметить, что производить уборку комнат нам разрешали только в присутствии немецкого солдата. Кроме того, немец-переводчик неоднократно говорил мне, Конаховской и Михайловой от имени обер-лейтенанта Арнеса, что мы должны уметь держать язык за зубами и никому не рассказывать о том, что делается на даче.

Но вначале мы сами ничего не замечали, а потому предупреждения переводчика мне казались ненужными. Казалось лишь странным, что до шоссе нас всегда заставляли идти только одной лесной дорогой, а по краям этой дороги были прибиты те же доски с надписями «Вход в лес воспрещен! За нарушение расстрел на месте». До шоссе по лесной дороге нас обычно также сопровождали немецкие солдаты, так что шли мы как бы под конвоем, но для чего это делалось и что скрывали от нас немцы в Катынском лесу, мы не знали.

Однако в конце августа и в сентябре 1941 года на дачу в «Козьих горах» стали почти ежедневно прибывать большие крытые темного цвета брезентом грузовые машины. В эти же дни на дачу обычно приезжали какие-то немецкие солдаты, очевидно, не принадлежащие к 537-му батальону, так как на погонах у них не было цифр «537». Солдаты эти обычно приезжали на дачу за несколько часов до прибытия машин. Примерно за час до прибытия машин на дачу приезжие немецкие солдаты уходили в лес. От солдат, проживавших все время на даче, приезжие отличались тем, что носили пистолеты в кобурах, а у постоянно проживающих на даче солдат этого оружия не было. Вместе с приезжими солдатами в лес уходили все немецкие военнослужащие, проживавшие на даче. В частности, уходили в лес обер-лейтенант Арнес, обер-лейтенант Рекс, лейтенант Хотт.

На даче оставался лишь дежурный телефонист у аппарата. Он часто звонил куда-то по телефону, я думаю, что проверял посты.

Обычный распорядок жизни на даче в дни, когда прибывали машины, также менялся. В солдатском казино ставились дополнительные кровати. На кухне готовилось большое количество пищи. Кладовщик отпускал также значительное большее, чем обычно, количество спиртных напитков.

Наконец, в те дни, когда на дачу прибывали автомашины, мы обязательно должны были топить баню. Ушедшие в лес солдаты возвращались обратно на автомобилях. Они прежде всего шли в баню, мылись там и только затем отправлялись обедать. Во время обеда солдаты пьянствовали.

Может быть, я не стала бы задумываться над тем, что делают солдаты в лесу, если бы не особый режим, которому подвергали меня и других русских работниц на то время, когда немецкие военнослужащие уходили в лес. Нам категорически запрещали оставаться одним и, как правило, загоняли на кухню, откуда мы не могли никуда отлучаться.

С другой стороны, я обратила внимание на звуки выстрелов, которые начинали доноситься до нас из леса через некоторое время после того, как немецкие военнослужащие покидали дом.

Однажды я спросила у кладовщика – немца Изике, немного владевшего русским языком, – что происходит в лесу. Изике относился к русским работницам, пожалуй, несколько более терпимо, чем другие немцы. Мой вопрос поверг Изике в крайнее смущение. Он даже покраснел, а потом заявил, что в лесу происходят военные учения, о которых не следует никому говорить. Ответ Изике был настолько очевидно неправдоподобен, а сам Изике так сильно смущен моим вопросом, что после этого я стала еще внимательнее присматриваться к тому, что делалось на даче в «Козьих горах» в дни приезда автомашин.

Все наблюдения привели меня к выводу, что в Катынском лесу немцы производили расстрелы, а позже я поняла, что там убивали военнопленных поляков.

В частности, я постоянно стала замечать следующее.

Дача в «Козьих горах» была размещена сравнительно близко от шоссе Смоленск – Витебск (примерно в 500 метрах). Когда несколько тяжелых грузовиков сворачивали с шоссе на лесную дорогу, идущую к даче, то шум работающих моторов был хорошо слышен. Однако где-то в лесу автомобили останавливались, и шум моторов стихал.

После этого начинались уже знакомые мне раньше выстрелы. Это были одиночные выстрелы, а не автоматные очереди (я хорошо знаю, что такое автоматная очередь, т. к. слышала их неоднократно). Доносящиеся из леса до дачи звуки выстрелов следовали один за другим, через примерно одинаковые короткие промежутки времени.

Так продолжалось 30–40 минут, иногда несколько более – может быть, до часа. Затем шум моторов возобновлялся, машины подъезжали к даче.

Из машин выходили немецкие солдаты. Громко и оживленно разговаривая, они обязательно прежде всего отправлялись в баню. После посещения бани солдаты шли в столовую и там пьянствовали.

Несколько раз я замечала следы свежей крови на одежде солдат. Прошу уточнить, что кровь я видела на мундирах одних и тех же немецких военнослужащих – двух ефрейторов. Оба они не принадлежали к числу постоянно проживавших на даче. На погонах у них не было цифр «537». Цвет форменной одежды у них был обычный— серо-зеленый. Один из этих ефрейторов был человеком высокого роста, худощавый, с рыжими волосами. Второй – среднего роста, плотного телосложения, блондин. Других примет этих немецких военнослужащих я сейчас привести не могу, но если бы эти люди были мне предъявлены, то я опознала бы их.

Первый раз я заметила следы крови на обшлаге рукава мундира высокого рыжего немца. Это было, когда машины въехали во двор, рыжий ефрейтор спрыгнул с машины и, подойдя к окну кухни, попросил воды. Я подала ему кружку с водой. Ефрейтор протянул руку за кружкой, и я невольно обратила внимание на несколько совсем свежих брызг крови на рукаве его мундира (на обшлаге рукава).

Второй раз я заметила кровь на мундирах рыжего немца и его товарища-блондина, когда они вдвоем шли в баню, а я выходила из дровяного склада, помещавшегося у бани. Свежие следы крови были на мундирах и рыжего немца, и блондина.

У обоих я заметила кровь на верхней половине груди, у пуговиц мундиров. Следы крови были по размерам невелики, но выделялись ярко. Это также, судя по цвету, была совсем свежая кровь.

Рыжий ефрейтор и ефрейтор-блондин вообще обычно держались вместе, и однажды я еще один раз заметила кровь на их одежде, когда они проходили по двору сразу после прибытия машин на дачу.

У других немецких военнослужащих, как из числа постоянно проживавших на даче, так и у приезжавших в дни прибытия машин, я крови на одежде не замечала.

Кроме того, было еще одно обстоятельство, укреплявшее во мне уверенность в том, что в Катынском лесу немцы расстреливали людей. По дороге на дачу, а также возвращаясь домой, я замечала свежую, очевидно, взрыхленную или набросанную землю. С каждым днем площадь этой земли увеличивалась. Я невольно сделала вывод, что под слоем этой земли помещаются могилы. Площадь, занятая свежей взрыхленной землей, помещалась совсем близко от края лесной дороги, ведущей от дачи до шоссе.

Через некоторое время площадки взрыхленной земли приобрели вид лесной просеки, покрытой дерном и мелколесьем.

Бывали дни, когда машины на дачу не приезжали, но тем не менее солдаты уходили в лес и через некоторое время оттуда доносились звуки одиночных выстрелов.

Возвращаясь из леса, солдаты шли в баню, а затем пьянствовали в столовой.

Однажды я задержалась на даче несколько дольше моих подруг, т. к. не успела выполнить всей порученной мне работы. Примерно в 18 часов, а может быть, и несколько позднее, я вышла с дачи, сопровождаемая немецким солдатом, который довел меня до поста у шоссе. По пути сразу же, как только я миновала пост, я встретилась с группой польских военнопленных, которые шли колонной (по шоссе), конвоируемые 8-ю немецкими солдатами, вооруженными автоматами. Было ли у этих немецких солдат какое-либо другое оружие, кроме автоматов, – я не заметила. Я сразу узнала польских военнопленных по их характерным фуражкам.

Группа польских военнопленных свернула с шоссе на лесную дорогу, ведущую к даче. Меня очень заинтересовало – куда поведут поляков и что с ними будут делать. Поэтому я свернула на обочину шоссе, но углубляться в лес побоялась.

Сколько минут я пробыла в ожидании, сказать затрудняюсь, вероятно, это было 15–20 минут. Затем я услышала уже хорошо известные мне одиночные выстрелы, доносившиеся до меня из леса.

Мне все стало ясно, и я быстро пошла домой. Таким образом я узнала, что в прилегающем к даче лесу немцы расстреливают военнопленных поляков. Я рассказала об этом своему отцу. Он строго приказал мне никому больше об этом не говорить, т. к. подобные рассказы могут быть связаны с большими неприятностями, угрозой для самой жизни. Однако, когда Смоленск был освобожден Красной армией и началось расследование Катынского дела Чрезвычайной Государственной комиссией, отец сделал заявление представителям Чрезвычайной Государственной комиссии о том, что я могу выступить в качестве свидетельницы по Катынскому делу.

Прошу отметить в протоколе то, что о расстрелах немцами военнопленных поляков в Катынском лесу знала не только я, но и работавшие вместе со мной на даче Конаховская и Михайлова. В январе 1942 года немцы уменьшили нашу зарплату с девяти до трех марок в месяц. Тогда мы заявили хозяйственнику Розе, что на работу не выйдем, и на следующий день действительно не пошли на дачу. Однако Розе с двумя солдатами приехал за нами в деревню Борок, привез в «Козьи горы». Здесь переводчик по имени Иоганн сообщил нам, что за отказ от работы Арнес распорядился посадить нас в холодную.

После этого нас заключили под стражу в полуразрушенную от бомбежки холодную комнату. Мы поплакали, а потом стали говорить о том, что происходило на даче. Михайлова и Конаховская рассказали о том, как осенью 1941 года они были свидетельницами того, как хозяйственник Розе расстрелял двух польских военнопленных. Кроме того, Михайлова рассказала, что в сентябре 1941 года она также заметила следы свежей крови на рукаве рыжего немца-ефрейтора, после того как он приехал на дачу на автомобиле из леса. Все мы сошлись на том, что немцы в «Козьих горах» совершали массовые убийства польских военнопленных.