Тайны Баден-Бадена

— Моя троюродная сестра чудовищно упряма, — сказала Натали скучающим тоном. — Боюсь, мне нелегко будет заставить ее переменить решение.

— Но вы же будете ездить на музыку, — сказал Михаил, — а казино совсем рядом. И потом, там всегда есть на что посмотреть. Можно попытать счастья на рулетке… или понаблюдать, как играют другие.

Натали слегка нахмурилась, уловив намек на Осоргина, и пристально посмотрела на собеседника. Михаил ответил широкой улыбкой, но заметил, что весь взмок.

— Предположим, я поговорю с сестрой, — наконец промолвила Натали негромко, делая вид, что ее внимание занято исключительно бабочкой, порхающей над кустами напротив беседки. — Но и вы, Михаил Петрович, должны кое-что мне пообещать. — Теперь она смотрела на Михаила в упор, и ее взгляд ему инстинктивно не понравился. — Вы не станете внушать Анастасии необдуманных надежд. Покамест я терпела вас, потому что вы казались вполне благоразумны. Я согласна видеть вас за столом в качестве… ну, назовем это другом семьи, пожалуй. Можете сколько угодно говорить с Петром Николаевичем о погоде и колебаниях курса рубля, носить моську Глафиры Васильевны и рассуждать о литературе, но если я замечу, что вы пытаетесь вскружить Анастасии голову… — она холодно улыбнулась, сочтя ниже своего достоинства заканчивать фразу.

Михаил многое мог сказать своей собеседнице, и будь они в романе, он бы возмутился и воскликнул:

— Вы не смеете говорить со мной, как с лакеем!

Или, на худой конец, стал бы убеждать собеседницу, что она ошиблась и он не питает к ее дочери никаких чувств. Но в жизни писатель лишь ощущал полное, ослепительное бессилие. Немногого хватило бы сейчас, чтобы восстановить против себя Натали, и это автоматически означало, что он будет изгнан навсегда.

Поэтому Михаил лишь выдавил из себя подобие улыбки и промолвил:

— Вы не ошиблись во мне, Наталья Денисовна. Я буду благоразумен.

Ему казалось, что он еще никогда в жизни не испытывал такого унижения. Из-за кустов показалась горничная, с которой он недавно разговаривал, и доложила госпоже, что Андрей Кириллович интересуется, в котором часу лучше подавать обед.

Глава 22. Разговоры под луной и при свете дня

Михаил не хотел оставаться на обед. Он вдруг с пугающей отчетливостью понял, что среди Меркуловых и Назарьевых он лишний и что никакая любовь, никакая терпеливость положения не исправят. Но Петр Николаевич, преисполненный нелепой благодарности за попытку Михаила исправить положение, вцепился в писателя как клещ и отказался его отпускать. Обед, впрочем, был хорош, хотя Натали и тут нашла несколько поводов для придирок. К концу обеда явился Дубровин, а за ним — немного неожиданно — княгиня Хилкова, которая привезла с собой молодую певицу, ученицу Виардо. Анастасия села за фортепьяно, и тут Михаил уже не смог бы уйти, даже если бы ему стали намекать на то, что его присутствие более нежелательно. Почему-то он ожидал, что вечером непременно явится Осоргин, тем более что его дом, как уверяла Вера Андреевна, находился неподалеку. Но игрок так и не появился.

Вечером в саду запели цикады, княгиня засобиралась домой и уехала, увезя с собой певицу. Михаила никто не предложил подвезти, и он пошел пешком, решив, что в Бадене сядет на поезд и доедет до Оттерсвайера. Он не рассчитал, что новая и почти незнакомая дорога днем и в сумерках выглядит по-разному, и, так как было уже довольно темно, в конце концов заблудился. Где-то вдалеке лаяли собаки; Михаил пошел на звук и вскоре увидел справа от себя ограду, за которой смутно просматривался небольшой дом на пригорке. В окнах горел свет, и, приблизившись, Михаил разглядел в саду под кустами жасмина скамейку, на которой сидел человек и курил папиросу. Огонек освещал его пальцы, белоснежную манжету рубашки и часть лица, и, всмотревшись, писатель узнал Григория Осоргина. Он был не один: возле скамейки стояла женщина, которой игрок говорил равнодушные французские фразы, даже не давая себе труда повернуть голову в ее сторону.

— Совершенно не понимаю, с чего ты взяла, что мои дела идут плохо. Все как обычно: то выигрываю, то проигрываю. — Он затянулся. — В любом случае и речи быть не может о том, чтобы я брал у тебя деньги.

— Я имела в виду в долг, — сказала женщина, некрасиво шмыгнув носом. — Я вовсе не хотела тебя обидеть.

Ее произношение то и дело сбивалось на говор парижских предместий, который писатель, привыкший к более чистому и правильному французскому, понимал с трудом. Впрочем, он догадался, что возле скамейки стоит Диана, и весь обратился в слух.

— Ты меня не обидела, — холодно промолвил Осоргин. — Я не одалживаюсь у женщин, вот и все.

— Ты мне хотя бы напишешь? — умоляюще спросила Диана.

— Не могу ничего обещать.

— Даже если ты мне сейчас скажешь, что не станешь читать мои письма, я буду тебе писать, — решительно произнесла женщина.

Михаил не видел в это мгновение лица Осоргина, но готов был поклясться чем угодно, что игрок усмехнулся.

— Как тебе угодно.