Тайны черных джунглей

Моряки взялись за весла и вернулись на «Корнуэлл». С борта был сброшен трап, и мнимый малаец, весь мокрый, с взъерошенными волосами и выпученными от пережитого страха глазами, предстал перед вахтенным офицером.

– Кто ты? – спросит офицер.

– Паранга из Сингапура, – отвечал Тремаль-Найк, поеживаясь и с любопытством оглядываясь вокруг.

– Ты с какого-нибудь судна?

– Да, с «Ханнати» из Бомбея. Он затонул четыре дня назад в ста милях от берега.

– При спокойном море?

– Да, у нас была пробоина в трюме.

– А экипаж?

– Утонул. Шлюпки были переполнены и, едва их спустили на воду, как они пошли на дно.

– Ты голоден?

– Уже двенадцать часов, как я съел последний сухарь.

– Эй, боцман Браун, отведите этого беднягу на камбуз.

Боцман, старый морской волк с седой бородой и серьгой в ухе, вытащил изо рта окурок сигары, осторожно засунул его за фуражку и отвел мнимого малайца на камбуз.

Перед Тремаль-Найком поставили полную кастрюлю дымящегося супа, на который он жадно набросился.

– У тебя хороший аппетит, дружок, – сказал боцман, с улыбкой наблюдая за ним.

– У меня пустой желудок. А, кстати, как называется ваш корабль?

– «Корнуэлл».

Тремаль-Найк с удивлением воззрился на морского волка.

– «Корнуэлл»! – вскричал он.

– Тебе не нравится это название?

– Совсем напротив.

– В чем же тогда дело?

– Я помню, что на фрегате, носящем такое имя, служили два индийца, моих приятеля.

– Ну и совпадение! И как их зовут?

– Одного Палаван, а другого Биндур.

– Они здесь, дружок.

– Здесь, на борту?

– Да, на борту.

– Я бы хотел увидеть их. Какая удача! Поверить не могу.

– Сейчас я их тебе пришлю.

Боцман поднялся по трапу и через несколько минут оба индийца предстали перед Тремаль-Найком.

Один был худой и сутулый, как обезьяна; другой коренастый, жилистый, больше похожий на малайца, чем на индийца.

Тремаль-Найк огляделся кругом, чтобы убедиться, что они одни, и протянул руку, показывая им кольцо. Оба индийца покорно склонили головы, показывая, что готовы служить ему.

– Кто ты? – тихо спросили они.

– Посланник Суйод-хана, Сына священных вод Ганга, – вполголоса отвечал Тремаль-Найк.

– Говори, приказывай, наша жизнь принадлежит тебе.

– Нас никто не слышит?

– Никто, – сказал Палаван.

– Где капитан Макферсон?

– В каюте; он еще спит.

– Вы знаете, куда направляется фрегат?

– Этого не знает никто. Капитан Макферсон сказал, что сообщит это, когда прибудем к месту назначения.

– Значит, даже офицеры ничего не знают?

– Абсолютно ничего.

– Ну что ж, значит, со смертью капитана исчезнет и эта тайна.

– Без сомнения. Но мы опасаемся, что фрегат направляется на Раймангал, чтобы напасть на наших братьев.

– Вы не ошибаетесь. Но фрегат не высадит там своих людей.

– Но как?.. Почему?..

– Он взлетит на воздух, прежде чем достигнет острова.

– Если ты прикажешь, мы подожжем порох.

– Когда мы прибудем на Раймангал, по вашим расчетам?

– Ближе к полуночи.

– Сколько человек на борту?

– Около сотни.

– Ну что ж, ближе к полуночи я убью капитана. Потом мы взорвем корабль и попытаемся добраться до берега. Но нужно, чтобы в одиннадцать капитан крепко спал.

– Я подолью ему снотворного в графин с водой, – сказал Палаван.

– А ты сможешь проникнуть в его каюту незаметно?

– Да, я изготовлю отмычку, и дверь будет открыта.

– Хорошо. В одиннадцать приходите ко мне сюда. И принесите какое-нибудь оружие. Действовать нужно тихо, но наверняка.

И Тремаль-Найк снова принялся за еду. Он съел огромный бифштекс, способный насытить трех человек, опустошил одну за другой несколько чашек превосходного джина, потом взял трубку и растянулся на койке, шепча: «Без крайней надобности выходить на палубу не стоит: капитан все-таки может узнать меня».

Он постарался уснуть, но сон не шел – он был слишком взволнован. Множество мыслей беспорядочно теснилось в его голове. Он думал о своей прошлой жизни, о своей обожаемой Аде, о том моменте, когда наконец после стольких мучений, стольких опасностей, он снова увидит ее, он думал о том последнем ударе, который готовился нанести. И снова, как и всякий раз, когда он думал об этом убийстве, какое-то странное, ужасное чувство овладевало его душой. Он и стремился убить капитана, и в то же время боялся это совершить. Макферсон не только не казался ему врагом, в нем даже ощущалось что-то родное. Что это было, Тремаль-Найк не мог сказать, но словно какой-то внутренний голос предостерегал и внушал ему это, сомнениями мучил его.

Он знал, что все равно убьет Макферсона, и в нужный момент рука его не дрогнет, но чем дальше, чем больше казалось, что счастья ему это не принесет.

Так в бессоннице и сомнениях проходил час за часом. Никто не спускался в кубрик к нему, да и он сам не горел желанием появиться на палубе. Оба его сообщника больше не показывались.

Тремаль-Найк начал уже бояться, не случилось ли с ними какого-нибудь несчастья, не раскрыты ли их тайные замыслы.

В восемь часов, когда солнце зашло за горизонт и тьма быстро спустилась на голубые волны залива, Тремаль-Найк, снедаемый тревогой, поднялся по трапу и выглянул на палубу.