Тайны драгоценных камней и украшений

Тем временем в обществе шептались об его многочисленных и тайных романах. Не потому вовсе, что ими была заполнена его жизнь, но потому лишь, что, ну, невозможно же и представить такого немыслимого красавца без амурных похождений. Не книжки же он читал целыми днями и ночами, право слово? Впрочем, с девушками он общался весьма охотно. Особый интерес света привлекала взаимная симпатия его и красавицы и умницы княжны Александры Ивановны Трубецкой. Многие восхищались этой идеальной — по красоте и разуму — парой. На вечеринках они вместо танцев подолгу шептались, затаившись в уголке. Поговаривали, что дело идет-таки к церкви. И чуть ли туда не дошло. Веневитинов писал ей душевные послания. «Письмо о философии», например. Любомудр так любомудр. Дурные примеры, как известно, заразительны. Философические письма сочинял также Петр Яковлевич Чаадаев для Екатерины Дмитриевны Пановой. Известно, чем закончилось дело — было официально объявлено об его умопомешательстве, и далее все свои блистательные эпистолы Чаадаев вынужденно подписывал просто «сумасшедший». Это все к вопросу о сомнительной пользе заумной переписки с дамами. Лучше бы в альбом легкие посвящения писали.

Известный затейник Пушкин пытался по-дружески выведать у не менее известной Анны Петровны Керн об ее романтических отношениях с Веневитиновым. Имелись, наверное, на этот счет определенные мнения и догадки, раз уж Пушкин интересовался. Беспокоился Пушкин, был ли в нее влюблен чудный поэт Дмитрий Владимирович. Кстати, и Анна Петровна была старше Веневитинова. Но в свою очередь знаменитая чаровница утверждала, что он оказывал ей только нежное участие и дружбу и что сердце его давно уже принадлежало другой. Что такое дружба и нежное участие в понимании Анны Петровны, нам остается только догадываться. Но это к слову.

Веневитинов же занят любомыслием. В конце 1826 года он участвует в организации и издании журнала «Московский вестник», над которым трудится весь философический кружок, пишет стихи, критику. И вдруг… переезжает в Петербург, переводится в столичную коллегию иностранных дел. До того он служил в московском архиве коллегии — архивный юноша. Как ни странно, и после репрессий, последовавших за декабрем 1825 года, псевдопатриотический порыв не покинул еще многие просвещенные головы, и некоторые даже решались послужить отечеству. Известно, в кого впоследствии превратился либерал Леонтий Васильевич Дубельт, подавшийся тогда в жандармерию. Либерал Фаддей Венедиктович Булгарин, сочинявший для пользы общества записки в Третье отделение. Даже, простите, кем стал либеральный князь Вяземский, многие годы проведший в департаментах. Впрочем, этот просто пережил свое время да и самого себя. По официальной версии, Веневитинов также собирался дослужиться до высот, полагая, что потом оттуда, сверху, можно будет сеять доброе и вечное на головы соотечественников. Чтоб вот так вот всех обхитрить. Такая неосуществимая мечта единичного подвига. Завиральная, в общем-то, идея. И слишком умный Веневитинов не мог изначально не понимать ее абсурдности. Все друзья же его были уверены, он уехал из Москвы в Петербург, чтобы удалиться от любви. И они были, пожалуй, правы. В столице получил он опять и снова неудовлетворенность своим уже петербургским положением и раболепной службой. В отчаянии посетила Веневитинова и бредовая мысль кинуться в Персию вслед за только умчавшимся туда в который раз Александром Сергеевичем Грибоедовым. Он даже просил об официальном переводе. Впрочем, тот был уже далеко. А здесь была только любовь, вынужденная оставаться без ответа.

Выхода не было. Но Веневитинов его нашел. В начале марта, когда хлябь и непогода только распаляют больные настроения, задыхаясь от отчаянных чувств, выбежал он с какого-то бала, кажется, у Ланских, на ледяную улицу, не накинув на плечи даже бекешки, и мигом слег в горячке. Доктор высказал безысходный диагноз. Веневитинов умирал. У кровати дежурил его близкий друг Алексей Степанович Хомяков. Хомяков понимал, Веневитинов, уходя в бессознание, может обратно и не вернуться. И в один момент решился надеть на его руку кольцо княгини Волконской, чтоб тот понял свои обстоятельства. Впрочем, именно об этом молил поэт в своих стихах.

Веневитинов, очнувшись, увидел кольцо княгини Зинаиды на безымянном пальце правой руки: «Я что, женюсь?» Только и спросил, улыбнувшись. Он был все-таки непростительно красив.

Так соединился он, даже сочетался с возлюбленной и ушел женатым человеком. Навстречу с счастьем, которое для него наступило. Ему не было и 22-х.

Кольцо с руки не сняли, с ним и похоронили. Как просил.

Ты был открыт в могиле пыльной,
Любви глашатай вековой,
И снова пыли ты могильной
Завещан будешь, перстень мой.