Тайны драгоценных камней и украшений

Припоминается тут и то, что никто почти из самых известных разоблачителей и воевателей свобод себе и всем гражданам, декабристов, не отпустил своих людей на волю. Более того, и прибывшие к ним в Сибирь жены привезли крепостных слуг с собой туда, куда тех никто не ссылал в наказание и где несвободных людей отродясь не бывало. Не планировал освобождение своих людей и Пушкин, но с постоянством пользовался тех необширными трудами.

Ну, если только будущий декабрист Иван Дмитриевич Якушкин в канун 20-х годов вел переписку с властями о возможностях выпустить своих крестьян. Да еще граф Михаил Семенович Воронцов уже в 40-е осуществил безрезультатную попытку победить чиновников в этом вопросе. Но бюрократия — это вам не поле ратной битвы и даже не политика, где тот часто первенствовал. Бюрократию даже Воронцов не сумел переиграть. Да, вот только граф Михаил Андреевич Милорадович в декабре 1825 года всего лишь смертью своей освободил своих крестьян из рабства — по завещанию, которое сделал, умирая от пули Петра Григорьевича Каховского, полученной на Сенатской площади.

Удивительна эта смерть графа от шальной пули. Он, всю жизнь отменный воин, герой, избежавший единого ранения за долгие годы бравой службы, был редкой отваги человек. И вот тебе раз, эту блестящую, полную подвигов жизнь не в честном поединке (выстрел последовал в спину) прерывает Каховский, весьма экзальтированный юноша и бывший не всегда достойного поведения. Говорят, Каховский попал в ряды декабристов, разочаровавшись финалом своего бурного романа с Софьей Михайловной Салтыковой, которая предпочла ему барона Антона Антоновича Дельвига. Софья, впрочем, и о Дельвиге печалилась недолго, ну, когда он умер от нервной горячки, и вышла мигом за брата стихотворца Евгения Абрамовича Баратынского — Сергея. С детства ею любились поэтические фамилии.

Но ситуация еще неприятнее. Если б не легкомысленный выстрел Каховского, который попал в роковую мишень, вполне возможно, не было бы и всей фатальной развязки — казни пяти заговорщиков. Снизошел бы, наверное, новоявленный император до помилования. Он, конечно, и невеликой души человек был и самодуристый, но не полный монстр — так точно. Хотя в декабрьском деле были и другие лица, пострадавшие физически, однако убийство генерал-губернатора Санкт-Петербурга графа Милорадовича нельзя было оставить без высочайшего внимания. Наказывать казнью одного неблестящего Каховского, лицо не первого ряда бунтовщиков, было странновато. Для него, возможно, и учредили специальную группу виновников, собрав ее из разных мест и союзов, расширив ряд до пяти известных фамилий.

Вот в 1855 году Герцен и предъявил империи этот ряд. Ряд людей, не побоявшихся выразить недоумение власти. Впрочем, поймем это, они, не побоявшиеся, и не полагали в свое время особо опасаться, потому как все вместе с императором были дворяне и находились во взаимном уважении. А он был только первым среди равных.

Не покидает тем временем ощущение — кабы те дворяне знали, чем закончится любимая ими Россия в начале XX века, никуда бы они и шагу не ступили, если только в трактир напиться. С последующим самострелом. Декабристы, законсервировавшись в своих идеалистических затеях, еще при жизни перестали понимать быстро обновляющееся общественное сознание. Не понимали не только выйдя из Сибири в 1856 году по помилованию Александра Второго, а уже даже и в конце 30-х, когда некоторые были выпущены рядовыми на Кавказ. Известны их идейные сшибки с юным Лермонтовым. Впрочем, Лермонтов был весьма своеобычным человеком.

Герцен за границей, как и они, был так же далек от народа, да и в размолвке с идейной оппозицией своего отечества — и той, что в границах государства российского, и той, что за обширными пределами. Не факт, что и он, полагая известную нам финальную развязку, был бы столь нетерпим и категоричен.

Того не унесет могила

Взять и умереть от любви. Что-то давно не слышно было таких жизнеутверждающих историй. А вот в позапрошлом веке случалось. И какая ж должна была быть эта страсть? Когда кровь бешено пускается по организму безрассудным и восторженным путем. Тут прямым кровопусканием, конечно, дела не решить.

Но вот история. Жил в Москве молодой человек… В середине 20-х годов XIX века. Это важно. И Москва, и время.

Итак, он.

Несносная красота Дмитрия Веневитинова потрясала и даже шокировала, она была просто возмутительной. Никто в двух столицах не смел стать рядом с ним. И только его самого это внешнее положение, похоже, совершенно не занимало. Эстет, умница. Поэт, публицист, критик. К тому же он родитель известного философического кружка любомудров. В общем, получается еще и патриот, потому что особо русский язык почитает и вообще русский склад сознания. Правда, на фоне немецкой философии. И всем этим он развлекается со своими друзьями — молодыми и прекрасными — князем Владимиром Одоевским, Иваном Киреевским, Александром Кошелёвым, Алексеем Хомяковым, Степаном Шевырёвым, Михаилом Погодиным. Известные нынче фигуры.