Тайны древних бриттов

В своей книге «Новый взгляд на Лондон» (1708) Хэттон уверяет нас, что извозчики в городе имели обыкновение божиться «Гогом и Магогом», и далее из текста следует, что даже в такой поздний исторический период отдельных лондонцев охватывал настоящий ужас при одном упоминании этих имен. «Некоторые подмастерья, — замечает он, — настолько пугались имен Гога и Магога, насколько малые дети пугаются упоминания об ужасных черепе с костями». Эти имена должны были вызывать гораздо более сильный страх, чем перспектива быть представленным пред очи лорда-мэра или управляющего двором короля. Конечно, такой укоренившийся ужас мог сохраниться только на основе исключительно сильной народной памяти о древних жертвоприношениях указанным божествам, и изучающий традицию, вероятно, не ошибется, приравняв гигантов Лондона к Огмиосу, свирепому кельтскому богу красноречия, который, облачившись в львиную шкуру, с булавой в руке, тащил за собой людей в цепях и раз за разом требовал чинить человеческую бойню. Магог, «Мать Гог», это, очевидно, его женский двойник, и замена этого образа мужской фигурой Коринеуса, очевидно, является результатом относящихся к более позднему периоду нерешительных уступок в приглаженной британской мифологии Джеффри Монмутского и Джона Мильтона. Возможно, также, что имя Ог, или Огмиос, в позднейшие времена некие «авторитеты» спутали с именами Гога и Магога, библейских царей страны Васан. Вообще представляется вполне вероятным, что холмы-близнецы по обе стороны реки Уолбрук могли считаться местом обитания Ога и его супруги, точно так же, как сдвоенные скалы на самом краю земли когда-то считались их цитаделью.

Нет сомнений в том, что Гог и Магог были божествами плодородия, но также очевидно, что был, по сути, идентичен кельтскому Огмиосу, богу поэзии и вдохновения. Фигура Магог, насколько можно судить, также была связана с даром вдохновения. Это должно приравнивать ее к Керридвен, и я не вижу оснований считать, что она и эта богиня не представляли собой одну и ту же фигуру, описываемую в одном месте как «старая великанша». Но для нас важно то, что в столице Англии в доримский период действительно совершались ритуалы в честь этих монструозных божеств и что память о них сохранялась столь долго. Не от одного писателя нам известно, что лондонцы в XVIII веке почти что поклонялись им и, похоже, в каком-то смысле считали их оплотом нации. Даже сейчас, если предположить, что их изображения будут изъяты из Ратуши, можно представить себе, какой гнев это вызовет.

Не слишком ли мы уверены в том, что течение времени совершенно стирает древнюю веру и что те предполагаемые успехи, которых мы в минувшем веке добились в области мышления и культурного продвижения, совершенно обесценивают то, что мы именуем «суевериями» прежних веков? Действительно, возможно, за последние шестьдесят или семьдесят лет имел место гораздо более масштабный отход от древней традиции, чем когда-либо ранее, но очевидно и то, что всего лишь несколько поколений тому назад британцы находились в гораздо более тесной связи с наследием веры, определяемой тайной традицией, чем многие люди сейчас могут себе это представить. Такие празднества, как масленица и святки, несомненно, наследуют друидическим обрядам, но также очевидно, что они отсылают и к докельтской культовой практике. Мартынов день, к примеру, связан с именем святого Мартина, который, как считается, находясь в образе быка, был разрезан на части и съеден. Очевидно, что святой Мартин просто занял место бога Ху, символом которого было это животное. Ирландские Таилтиунские игры до сих пор хранят память о Таилтиу — приемной матери Луга, умершего в календы[40] августа, а Ламмас был древним кельтским праздником самого Луга. Другим до сих пор сохранившимся древним британским ритуалом, по всей видимости, связанным с Тайной традицией, является ежегодно празднование в Ковентри фестиваля Годивы. Что представляла собой эта Годива?

Историческое существование Годивы не вызывает ни у кого никаких сомнений. Она была матерью не только саксонских князей Эдвина и Моркара, но и другой героини сказаний, вызывающей еще более романтические ассоциации, чем она сама, — Эдит Лебединой шеи, жены Гарольда, павшего в битве при Сенлаке или Хастингсе. Но при всем этом история о ее благородной жертве явно носит характер легенды. Роджер Уэндоверский, первым упомянувший о ней, писал свои труды в начале XIII века или примерно через сто пятьдесят лет после смерти этой героини. Ни один летописец до него не упоминает о ее самоотверженном деянии, фольклористу же бросается в глаза то, что эта история включает в себя такое количество деталей, очевидным образом связанных с древним британским культом, что становится ясно: сама героиня и история о ней вышли из лона этой традиции.

Крест Святого Мартина