Тайны древних руин

Маринка промолчала. Я не люблю молчаливых реакций. Не люблю прежде всего за их неопределенность. Молчание может означать все что угодно: готовность выслушать твои доводы, согласие с ними, сомнение в правильности твоих суждений. Чаще же молчанием выражают осуждение. Как тут разобраться в этой смеси значений? На что можно опереться в состоянии невесомости? Ты хочешь привести аргументы и не можешь, так как не знаешь, что нужно аргументировать. Все это очень похоже на игру, в которой один партнер, с повязкой на глазах, должен поймать другого — с колокольчиком в руках. Ты идешь на звон колокольчика, но партнер оказывается в стороне, а иногда и сзади, с вытянутой вперед рукой. И если бы в молчании было только осуждение, а то в нем часто выражается еще и превосходство над тобой.

— В чем ты меня упрекаешь? — спросил я Маринку.

— С чего вы взяли, что я упрекаю вас?

Вот та неопределенность, которая присуща молчанию.

— Ладно, извини, пожалуйста, если что не так. Ты проводишь меня?

— Проведу за виноградник.

Как и вчера, мы шли по тропинке, которая разделяла виноградник на две части. Виноградные лозы, казалось, только теперь пробудились от зимней спячки. Еще вчера здесь стояли голые прутики, а сегодня на них появились буроватые почки, а кое-где и прорезающиеся листочки. Зато на обочинах тропинки во всю весеннюю мощь буйствовало разнотравье. Вытянув руки в стороны, я легонько касался молодых побегов виноградника. Они, проскользнув между разведенными пальцами, долго затем качали своими верхушками, словно недоумевали: «И ветра нет, а неспокойно».

Кончился виноградник, и мы вышли к каменистым уступам подножья горы.

— Вон лежат ваши папиросы, — указала рукой Маринка на пачку, выброшенную мною вчера. — Скажите честно, хотите курить?

— Хочу, но не буду. Если бы я нарушил слово, то перестал бы уважать себя. Говорят, что совесть человека ни с кем так не сговорчива, как со своим хозяином. Не знаю, может, это и так, но лично у меня отношения с ней строгие, — я только сейчас обратил внимание на то, что обращаюсь к Маринке на «ты» уже в третий, если не в пятый раз. И она не делает мне замечаний. Но сама говорит мне «вы».

— Интересно, где вы вычитали слова о сговорчивости совести с человеком?

— Не помню. Может, это моя фантазия, — сказал я, всматриваясь в какие-то развалины у берега моря. — Это что у вас, заброшенная стройка?

— Да, что-то в этом роде, — ответила Маринка.

— Любят же некоторые руководители выбрасывать деньги на ветер.

— Какой с них теперь спрос?

— Что, разбежались?

— Кто куда.

— А почему сразу за руку не схватили?

— Как бы не так, схватишь их, когда они разбежались еще пять веков тому назад.

Только теперь я понял, что Маринка меня разыгрывала. Ну откуда мне было знать, что это — руины древних генуэзских башен? Рассмеялись мы оба: я — немного натянуто, Маринка — до слез. Немного успокоившись, Маринка сказала:

— Теперь я разыграю свою маму. Она у меня депутат горсовета и, сами знаете, несет определенную ответственность за порядок в городе. Сейчас приду и скажу: «Кто в городе хозяева?» — «Все, — ответит она и добавит, — в том числе и вы, юная гражданка Хрусталева». — «Это фактически, а юридически? Ты, дорогая мамочка. Так вот, на тебя поступила жалоба от военнослужащего Нагорного». — «Какая жалоба?» — встревожится она. — «Краснофлотец Нагорный, глядя на руины древних генуэзских башен, возмущался тем, что городские власти Балаклавы забросили стройку. Говорил, что нерадивых руководителей надо привлекать к строгой ответственности». Ну как?

— Здорово получится, — согласился я. — Но после этого мне нельзя будет показываться на глаза Анны Алексеевны.

— Ничего, покажетесь, если захотите.

— Маринка, если уж и придется гореть со стыда из-за этих чертовых башен, то хоть покажи мне их, а заодно и расскажи, что знаешь.

— Рассказать я в другой раз расскажу, но пойти к ним — я не пойду.

— Почему?

— Я не могу этого объяснить.

«Вот тебе и обмен знаниями», — подумал я и сказал:

— Не веришь, значит. Ну что ж, это, как говорится, дело такое: хочу — верю, хочу — нет. Бывай, как говорит наш Михась.

3

Простившись с Маринкой, я неторопливо начал взбираться на гору, время от времени поглядывая на развалины башен. До них было около километра, и я уже начал подумывать, не изменить ли мне маршрут. Однако время было позднее, и я решил отложить свое знакомство с башнями на другое время.