Тайны древних руин

Анна Алексеевна все говорила и говорила, словно сдавала экзамен по карстоведению. На меня обрушился целый поток информации об условиях образования и строении карста, о температурном режиме и движении воздуха в карстовых массивах, о пещерном жемчуге и других не менее удивительных формах отложений в пещерах. Временами рассказ Анны Алексеевны прерывался жалобами на то, что Маринка не вполне ей доверяет. Иначе как могло случиться, что обо всем этом ей стало известно только на этих днях. В самом деле, почему Маринка не поделилась своей тайной с матерью раньше? Что касается меня, то тут вопрос ясен. Я еще не заслужил того доверия, на которое мог рассчитывать. А мать? Ведь Маринка когда-то сказала, что они с ней большие друзья. Оказывается, что в некоторые секреты не посвящают даже больших друзей. И не потому, что дочь не вполне доверяла матери. Вовсе нет. Все дело в том, что узнай Анна Алексеевна об одиночных путешествиях своей дочери по сложным и опасным лабиринтам карстовых пещер, она бы запретила эти путешествия раз и навсегда. Маринка понимала это и огорчать мать не стала. Но и отказаться от мысли самой изучить то, что удалось ей открыть, она уже не могла. Не могла, хотя и сознавала, что вся ее затея может кончиться для нее катастрофой.

— Обидела меня Маринка. Обидела до слез, — пожаловалась Анна Алексеевна.

— Она вас пожалела. Как вы этого не хотите понять? — заступился я за Маринку.

— Пожалела?

— Да, пожалела.

— Да я же пока при своем уме.

— Ну посудите сами. Маринка рассказывает вам о своем открытии и собирается в путешествие. Что бы на это ей сказали?

— Чтобы и думать не смела.

— Правильно. Но она уже взрослый человек и может принимать самостоятельные решения.

— Что же это за решение, если его принимает человек, который в этом деле не имеет ни опыта, ни знаний? Ладно бы человек не разбирался в чем-нибудь простом. Ну а если это дело связано с большой и никому не нужной опасностью? Какой в этом смысл, скажи мне, пожалуйста? Она первая, видите ли. Больше никто не знает об этой пещере.

Здравому смыслу рассуждений Анны Алексеевны не откажешь. Все в них правильно, все логично. Как в постулатах евклидовой геометрии. Мы легко можем представить себе точку, линию, плоскость, трехмерное пространство. Но это уже предел. Вообразить себе пространство с четырьмя измерениями мы не в состоянии. Математик же оперирует понятиями не только четырех, но и пяти, и каких угодно измерений. Маринка, может, сама того не сознавая, ушла дальше обычных представлений о здравом смысле. Как математик. Врач дивизиона рассказывал нам о том, что в тысяча восемьсот семьдесят шестом году Мочутковский привил себе возбудителя сыпного тифа, а в тысяча девятьсот двадцать седьмом году Латышев посадил себе на предплечье тринадцать клещей и через десять дней после их укусов заболел клещевой лихорадкой. Разве с позиций обычных представлений о здравом смысле можно назвать разумными поступки этих врачей? Ведь они рисковали не только своим здоровьем, но и самой жизнью. Добровольно обрекали себя на смертельный риск. Во имя чего? Вот тут-то и начинается непостижимое четвертое измерение. Рисковать жизнью могут многие. Даже трусы. Казалось бы, ну что общего между трусостью и способностью к риску. Они просто несовместимы. Но это только на первый взгляд. В действительности дело обстоит гораздо сложнее. Трус и умирает по меньшей мере дважды и рискует столько же. Первый раз — когда предает от страха за свою шкуру, второй раз — когда делает отчаянные попытки избежать неминуемой расплаты за предательство. Трусы, уголовные преступники, избравшие своим ремеслом бандитизм, рискуют и умирают как загнанные волки. Их риск — не четвертое измерение, а элементарная кривая или ломаная линия.

Я не услышал, когда вошла Маринка. Не услышала этого, наверное, и Анна Алексеевна.

— Перемываем косточки? — спросила Маринка, стоявшая в проеме полуоткрытых дверей.

— Ты, оказывается, здесь? — удивилась мать. — А я уже рассказала обо всем Коле. Думала, он поймет меня. Но не тут-то было. Он, представь себе, заодно с тобой. Ты, небось, довольна этим?

— Нет, — ответила Маринка. Мать ее, словно после тяжелой ноши, вздохнула и сказала:

— Наконец-то ум твой прояснился.

— И все-таки я не раскаиваюсь. Если бы мне пришлось начинать все сначала, я, не задумываясь, сделала бы то же самое.

Вот тут я уже совсем перестал понимать Маринку. Что-нибудь одно: либо да, либо нет. Но совместить и то, и другое, мне казалось, невозможно. Интересно было наблюдать за выражением лиц матери и дочери. Маринка выглядела спокойной. Она даже чуточку улыбалась, словно недоумевала: «Ну что же тут непонятного?» Анна Алексеевна, наоборот, помрачнела. Ею снова овладела тревога за свою дочь. Минуту она молчала, словно взвешивала эти «да» и «нет» своей дочери, а потом обратилась с вопросом ко мне:

— Ты что-нибудь понимаешь в этом?

Я неопределенно пожал плечами.

— Я так ничего не понимаю. Ладно, оставим эти споры. Но с этого дня, Маринка, чтобы твоя нога не ступала в эти проклятые пещеры.