Тайны финской войны

Утром 12–го финское правительство получило телеграмму от своей делегации в Москве о том, что нет никакой надежды на уступки. Рюти просил полномочий подписать мирный договор. Из всего кабинета только Ю. Ниукканен и министр просвещения У. Хан- нула выступили за продолжение войны с обращением за помощью к западным союзникам. Не получив поддержки всего кабинета, они подали в отставку. В душе их мнение разделял и президент К. Каллио: «Я содрогаюсь при мысли о поставленных нам условиях. Я готов был бы продолжать войну, если бы получил поддержку парламента и кабинета, но постепенно мы должны смириться с неизбежностью мира». Подписывая полномочия делегации на заключение мирного договора, президент драматически заявил: «Пусть бы отсохла моя рука, которой пришлось подписать эту бумагу». Через несколько месяцев ею правая рука оказалась парализована после инсульта.

Перед самым подписанием договора Молотов, пресекая попытки финнов изменить текст, угрожающе предупредил, что в советских военных кругах выступают против возвращения Финляндии Петсамо. И, хотя мы никогда не делаем ничего, что противоречит мнению всей нации, заявил без тени смущения Вячеслав Михайлович, наше правительство готово к возвращению этого района финнам. Протоколы не зафиксировали, вызвал ли этот пассаж улыбки у членов финской делегации. Скорее, им было не до смеха. Ведь с потерей Петсамо каждый десятый житель Финляндии навсегда лишался бы «малой родины».

В последние дни войны завершилась и история Русской Народной Армии. Бажанов свидетельствовал в мемуарах: «Только в первые дни марта мы кончаем организацию и готовимся к выступлению на фронт. Первый отряд, капитана Киселева, выходит; через два дня за ним следует второй. Затем третий. Я ликвидирую лагерь, чтобы выйти с оставшимися отрядами. Я успеваю получить известие, что первый отряд уже в бою и что на нашу сторону перешло человек триста красноармейцев (это сообщение оказалось уткой: в действительности ни один отряд РНА в бой так и не вступил. — Б. С). Я не успеваю проверить эти сведения, как утром 14 марта мне звонят из Гельсингфорса от генерала Вальдена, уполномоченного маршала Маннергейма при правительстве: война кончена, я должен остановить всю акцию и немедленно выехать в Гельсингфорс (вероятно, здесь ошибка памяти, и на самом деле звонок от Вальдена был утром 13 марта, перед самым прекращением огня. — Б. С).

Я прибываю к Вальдену на другой день утром. Валь- ден говорит мне, что война проиграна, подписано перемирие. «Я вас вызвал срочно, чтобы вы сейчас же срочно оставили пределы Финляндии. Советы, конечно, знают о вашей акции и, вероятно, поставят условие о вашей выдаче. Выдать вас мы не можем; дать вам возможность оставить Финляндию потом — Советы об этом узнают, обвинят нас во лжи; не забудьте, что мы у них в руках и должны избегать всего, что может ухудшить условия мира, которые и так будут тяжелыми; если вы уедете сейчас, на требование о вашей выдаче мы ответим, что вас в Финляндии уже нет, и им легко будет проверить дату вашего отъезда». — «Но мои офицеры и солдаты? Как я их могу оставить?» — «О ваших офицерах не беспокойтесь: они все финские подданные, им ничего не грозит. А солдатам, которые вопреки нашему совету захотят вернуться в СССР, мы, конечно, помешать в этом не можем, это их право; но те, которые захотят остаться в Финляндии, будут рассматриваться как добровольцы в финской армии, и им будут даны все права финских граждан. Ваше пребывание здесь им ничего не даст — мы ими займемся».

Все это совершенно резонно и правильно. Я сажусь в автомобиль, еду в Турку и в тот же день прибываю в Швецию».