Тайны Франции. Заговоры, интриги, мистификации

Нет, это совсем не был государь во вкусе иезуитов. Конечно, покушения прежних лет ушли в прошлое. В 1604 году Генрих допустил иезуитов обратно во Францию, а один из влиятельных членов ордена, сладкоречивый интриган отец Коттон стал даже одним из духовников короля. Этот иезуит, видимо, вкравшийся в доверие Генриха, был своего рода послом от католической партии, внимательно следившей за всеми тайными маневрами и планами недавнего еретика, занявшего трон Валуа. Быть может, однако, Генрих держал при себе Коттона, чтобы дурачить «общество Иисуса»? По просьбе Генриха орден даже осудил ряд сочинений, написанных усердными фанатиками, в которых содержались оправдания убийства монарха, если он выступал против интересов католической церкви. Однако были осуждены не все такие сочинения, да и влияние этих книг, во множестве появлявшихся в прошлые годы, нельзя было уничтожить формальным порицанием. А в искренности его можно было вдобавок усомниться, узнав, что святые отцы по-прежнему берегли как реликвию зуб Жана Шателя, который попытался убить Генриха. Отдельные иезуиты продолжали демонстративно осуждать распутную жизнь короля. Да к тому же нельзя, по правильному замечанию одного историка, обязательно приписывать иезуитам инспирирование всех политических убийств той эпохи. Были ведь еще и доминиканцы, и капуцины, и другие ордена, каждый из которых легко мог направить руку будущего Клемана или Шателя. В 1607 году полиция обнаружила, что некий нормандский дворянин Сен-Жермен де Ракевилль вместе с женой и слугами пытались волшебством извести Генриха, производя различные магические манипуляции над изображениями короля. В то суеверное время мало кто сомневался в действенности таких средств. Ракевиллю отрубили голову на Гревской площади, были казнены и большинство его сообщников, но под многими крышами Парижа продолжались попытки погубить Генриха, протыкая иглой восковую фигурку, изображавшую нечестивого гасконца.

Огорчительная неприятность произошла и с самим достопочтенным отцом Коттоном, исповедником короля, видимо, окончательно запутавшимся в лабиринте придворных интриг. Однажды к Сюлли, известному противнику иезуитов, зашел друг Жак Гийо, советник парижского парламента, и принес ему любопытную бумагу. Он обнаружил ее в книге, одолженной у отца Коттона. В бумаге содержался длинный список вопросов, которые королевский духовник собирался поставить дьяволу, вселившемуся в некую Адриенну де Френ из Пикардии. Иезуит хотел разузнать у Сатаны все, что князю тьмы было известно по широкому кругу проблем, начиная от того, как поили животных в Ноевом ковчеге и какие сыны Божьи влюблялись в дочерей человеческих, и кончая способами обращения английского короля Якова I в католичество. Однако это было всего лишь проявлением природной любознательности. А по долгу службы отец Коттон собирался специально допросить владыку преисподней, что надлежит сделать для заключения прочного мира с Испанией… Генрих лишь пожал плечами, когда Сюлли принес ему опросный лист отца Коттона, и попросил держать дело в тайне. Правда, тот не выполнил просьбы, и придворные немалое время трепали доброе имя иезуитского исповедника. Но король, несмотря на все, стремился сохранить, хотя бы внешне, хорошие отношения с могущественным орденом.

Ему удалось в том смысле, что разведка иезуитов не была уже, как прежде, простым ответвлением тайной дипломатии Габсбургов. Однако испанская секретная служба во Франции нисколько не ослабила своей активности. Ею руководил в эти годы энергичный испанский губернатор Милана граф Фуентес, решительный сторонник продолжения великодержавной политики Филиппа П. Не было ни одного из нередких заговоров во Франции против Генриха, нити которого не тянулись бы в Милан, во дворец испанского наместника. Генрих отвечал в 1605 году попытками организовать в Валенсии восстание морисков (принявших католицизм испанских мавров), которых должны были поддержать их соплеменники из Африки. Однако в последние годы своего правления гасконец сам создал дополнительные возможности для действия неутомимого герцога Фуентеса. Волокитство Генриха, по-прежнему, как и в молодые годы, не пропускавшего ни одной красивой женщины при дворе, не раз превращало его, теперь уже пожилого человека, в персонаж какой-то нелепой комедии. Конечно, не стоило бы обращаться к этой теме, с таким рвением изученной французскими буржуазными историками, если бы не одно обстоятельство. Амурные дела неисправимого селадона, чем дальше, тем больше, приобретали немаловажное политическое значение.