Тайны «Фрау Марии». Мнимый барон Рефицюль

На палубе виднелись квадратные люки и дыры в нескольких местах вдоль бортов. Но в основном настил палубы сохранился.

Летчик коснулся плеча Анны, и видение сразу же исчезло. Она растерянно кивнула пилоту, самолет развернулся и направился в сторону берега.

Полет закончился в Международном аэропорту Хельсинки. Пассажирка расплатилась с летчиком и скрылась в здании аэропорта.

Посадка на рейс до Санкт-Петербурга уже началась. Пройдя таможню, Анна вошла в салон пассажирского лайнера. Она двигалась по узкому проходу к своему месту, когда кто-то сзади произнес:

– Простите, девушка! Это не вы уронили? – Профессионально улыбающаяся стюардесса протянула Анне журнал, который подняла с пола раскрытым на одной из страниц в середине.

Какое совпадение! На развороте был изображен старинный двухмачтовый корабль с белоснежными парусами – очевидно, реклама агентства путешествий…

– Спасибо! – сказала Анна. – Да, это мой журнал. Мой!

Она села у иллюминатора, выглянула наружу и, улыбнувшись, произнесла полушепотом:

– Я обязательно найду тебя, «Фрау Мария». Я найду тебя, Анна Белль!

2

Анна Белль остановилась как вкопанная. Она отчетливо расслышала сквозь уличный шум слова: «Я обязательно найду тебя, „Фрау Мария“. Я найду тебя, Анна Белль!»

Девочка огляделась по сторонам, но рядом никого не было. Две фразы были сказаны на русском языке, который сложно было услышать в Амстердаме в 1765 году. Она не сомневалась лишь в одном: кто-то произнес ее имя. Но больше ничего странного не произошло.

Прислушиваясь к городскому шуму, Анна Белль пошла дальше. Амстердам жил своей повседневной жизнью портового города. По его каналам хаотично двигались лодки и суденышки покрупнее. Докеры выгружали товары, упакованные в тюки и коробки. Прямо от стен домов, стоявших вдоль набережной, выдвигались специальные поворачивающиеся балки с маленькими блоками, которые горожане использовали в качестве подъемных кранов, чтобы прямо из лодок подтягивать поклажу на верхние этажи. Пахло сыростью, иногда тянуло зловонием от сливавшихся в каналы нечистот.

Жители неспешно прогуливались по набережным, обходя стороной грузы, зависшие над головами, и повозки, едва разъезжавшиеся друг с другом при встречном движении.

Девочка догнала мать у поворота к дому, они вместе вошли в особняк Геррита Браамкампа.

– Почему ты отстала? – строго спросила Джейн у дочери.

– Я слушала улицу, – уклончиво ответила она.

Геррит встретил их очень приветливо.

– Nou, als je Amsterdam? [22] – поинтересовался он.

– Gewoon een geweldige stad! Ik heb het gemist in Rusland! [23] – воскликнула Джейн.

Разговор и далее продолжался на голландском.

– А как город показался вам, барышня? – спросил Геррит у Анны Белль.

– Я много знаю о нем из книг и видела на гравюрах. Но в действительности он гораздо больше и суетливей!

– Суетливей! Как верно подмечено, Анна Белль! Суетливей, чем другие. Это действительно Амстердам!

Геррит не скрывал своего удовольствия. Он жалел, что его любимая супруга не дожила до этого счастливого момента, и мысленно делился с ней радостью от общения с близкими людьми. Возможно, кто-то считал ошибкой его одиночество, но Геррит знал: это временно. Совсем ненадолго, пока он жив сам. Несравнимо с вечностью любви!

Смысл жизни господина Браамкампа сосредоточился вокруг его знаменитой коллекции. Геррит выкупал картины у тех, кому они доставались по наследству или иным случайным образом. Такие собственники, как правило, обращались с шедеврами недолжным образом, а он, знаток и ценитель, приводил полотна в порядок, заказывал для них красивые рамы. Он понимал, что совершает благое дело, собирая произведения искусства, приобретая у бедных картины, сохраняя их, чтобы человечество веками могло любоваться плодами художественного творчества. Именно так и формулировал для себя Геррит цель своей жизни.

Джейн погостила у дяди несколько дней. Она поняла: дочери будет хорошо с двоюродным дедушкой. Восторженный взгляд Анны Белль и не покидавшая ее лицо улыбка казались залогом будущей радостной жизни в Амстердаме. Джейн не боялась оставить дочь и была готова продолжить путь.

Она обняла Анну Белль. Слезы сами покатились по щекам.

– Матушка, не плачь! Мне здесь очень хорошо. Ты выздоровеешь и быстро ко мне приедешь!

– Конечно, моя девочка! Я скоро вернусь!

– А путь твой будет легким и быстрым…

– Jane, die u zal voldoen aan de in Napels Leopold. Ik stuurde hem een bericht van twee maanden geleden, – вмешался Геррит, сглаживая тяжесть момента прощания. – Zeg hem dat dit! [24]

Они перешли на голландский язык.

– Если это деньги, то совершенно ни к чему! У меня есть…

– Это не деньги, Джейн. Это мое участие и спокойствие. Я их даю не для тебя, а для себя самого. Пожалуйста, не обижай старика отказом.

Джейн обняла и поцеловала дядю Геррита.

– Спасибо. Я спокойна, что Анна Белль остается с вами. – Она печально посмотрела на свою десятилетнюю дочь, затем достала из саквояжа сверток, перевязанный лентой, и сказала по-русски: – Вот, это тебе маленький подарок!

Девочка с любопытством развернула ткань и увидела небольшую картину, написанную маслом на деревянной дощечке, в которую сзади были вставлены две клиновидные распорки. Это был образ Мадонны с младенцем на руках, скопированный одним из учеников Рафаэля.

Рафаэль Санти. «Мадонна Конестабиле»