Тайны гениев

А, однако же, при всем том, хотя, конечно, можно допустить и то, и другое, и третье, может даже… ну да и где же не бывает несообразностей?.. А все, однако же, как поразмыслишь, во всем этом, право, есть что-то. Кто что ни говори, а подобные происшествия бывают на свете, – редко, но бывают».

Почему я выделил эти строки как образец величайшей литературы, да еще литературы будущего?

Я сейчас задам вам, дорогие читатели, только один вопрос. И прежде чем читать далее, попробуйте на него ответить. Итак:

кто все это произносит?

Перечитайте, пожалуйста, если нужно, еще несколько раз и, не переворачивая страницы, произнесите (лучше вслух). Произнесли? Теперь переверните страницу и давайте порассуждаем.

Уверен, что большинство из вас произнесли следующее: Автор или Гоголь. А вот и нет! То есть и да и нет.

ДА в том смысле, что и автор тоже кое-что говорит. Но только меньшую часть.

Еще один вопрос:

как вы думаете, кто, кроме Гоголя, участвует в заключительном размышлении? И сколько их, этих участников?

Задал вопрос и подумал, что на него и я вряд ли сразу смогу ответить. Во всяком случае, на вопрос, сколько рассуждающих. А впрочем, попробуем посчитать:

«Вот ведь какая история случилась в северной столице нашего обширного государства!»

Может быть, это говорит Гоголь? Здесь, скорее всего, он и закончил свой рассказ?

Хотя для Гоголя, да и в контексте всего рассказа, эта фраза звучит чересчур иронично.

Словно написана в другом стиле. Уж больно не вяжется история о пропавшем носе с высоким стилем «северной столицы… обширного государства». И все же это, безусловно, автор.

Автор, то есть Гоголь?

Нет, конечно. Автор – явно не Гоголь. Он – тоже персонаж. Гоголевский персонаж, который совершенно серьезно рассказывает историю пропавшего носа.

А где же Гоголь? Он, конечно же, спрятался, чтобы не выдать своего истеричного хохота.

Иначе рассказ бы не получился.

Ведь для рассказчика вся эта история весьма серьезна. Ибо он – один из них. Из гоголевских персонажей.

Кто же произносит вторую фразу?

«Теперь только, по соображении всего, видим, что в ней есть много не правдоподобного».

Это тоже – рассказчик?

Да нет же. Это – один из слушателей.

Ибо рассказчик знает всю историю от начала и до конца и не считает, что в ней «много неправдоподобного». Он рассказывает историю пропавшего носа как подлинное событие. Так кто же это?

Ясно. Эта фраза принадлежит слушателю, который, дослушав историю до конца, утверждает, что в ней много (!!!) «неправдоподобного». Это очень рассудительный слушатель, вдумчивый и интеллигентный. Он не хочет обидеть рассказчика мыслью о том, что в рассказе все – полнейшая чепуха.

А кто следующий?

«Не говоря уже о том, что точно странно сверхъестественное отделение носа и появление его в разных местах в виде статского советника…»

Похоже на точку зрения какого-то чиновника из департамента. Не того ли, где служил Ковалев? А может быть, и из «другого ведомства».

«Как Ковалев не смекнул, что нельзя через газетную экспедицию объявлять о носе».

Это, скорей всего, газетный экспедитор. И тут же, боясь, что его уличат в корысти, добавляет:

«Я здесь не в том смысле говорю, чтобы мне казалось дорого заплатить за объявление: это вздор, и я совсем не из числа корыстолюбивых людей».

Следующий голос безо всякой аргументации и рассуждений дает оценку поведению Ковалева:

«Но неприлично, неловко, нехорошо».

Звучит довольно-таки либерально.

А вот, вполне возможно, слово полицмейстера, занимающегося личным делом арестованного цирюльника Ивана Яковлевича:

«И опять тоже – как нос очутился в печеном хлебе и как сам Иван Яковлевич?.. нет, этого я не понимаю, решительно не понимаю!»

Но все эти высказывания – мелочь, ничто по сравнению с дальнейшим. Ибо дальше разговор продолжается на ГОСУДАРСТВЕННОМ УРОВНЕ и становится совсем уже небезопасным для рассказчика. Попахивает Сибирью.

Вначале еще не так страшно – всего лишь обсуждение в цензурном комитете: