Первый – это то, что вычитывается на бытовом уровне мещанина: алкоголик всемирного масштаба.
А вот второй (а на самом деле главный) происходит от словосочетания «поэт-певец».
Поэт поет на весь мир. И в этом случае ЗАПОЙ – феноменальное порождение блоковской поэзии. (Так же как гениальное блоковское «озеру – красавице», где озеро вдруг теряет свой средний род, которым это слово обозначено в русском языке, и становится женщиной.)
А если вернуться к первому смыслу стиха не с точки зрения обывателя, то в стихе очень четко можно проследить обращение к еще одному поэту. К великому персу Хафизу, в поэзии которого прославляются любовь и вино. Вот откуда в небольшом стихотворении дважды разговор идет о косе:
или
Но что это за тучки? Помните у Лермонтова?
или
Смотрите, что получается:
стихотворение Блока – не об абстрактных поэтах только, но о весьма конкретных, в числе которых Лермонтов, Хафиз, Пушкин.
Это Лермонтов, плачущий над тучкой, это Хафиз, воспевающий и распивающий вино. Это Пушкин, «пленяющийся со знанием дела» «золотом каждой прохожей косы». Ну и наконец, весь стих Блока – перифраз на первые восемь строк из пушкинского стихотворения.
Поэт отличается от всего остального мира «лишь» одним. У него – контакт с Богом.
Глава 5
Там, где кончаются слова
Когда я прихожу с первой беседой о музыке к малышам пяти-семи лет, то всегда начинаю с вопроса: «Как вы думаете, когда вы были совсем маленькими, вот такими (показываю величину пятимесячного ребенка), то что вы начали понимать раньше – музыку или слова?»
И здесь большинство детей абсолютно убеждены в том, что, конечно же, слова. А вот и нет!
Подходит мама к колыбельке вот такой (опять показываю) детоньки и говорит: «Ма-а-а-ленький, люби-и-имый, улыбни-и-и-сь!»
Что делает эта крохотная детонька? Улыбается! Но почему улыбается? Потому что мама просит?
А если мама попросит так? (Произношу резко и отрывисто те же слова.) Что сделает детонька? Правильно, заплачет! Но почему в первом случае – улыбнется, а во втором – заплачет? Ведь мама говорит те же слова.
Все дело в том, что маленькая детонька слов еще не понимает. Но уже чувствует музыку.
Первая мамина мелодия детоньке понравилась, а вторая – нет. То главное, что мы начинаем чувствовать, придя в этот мир, это – музыка, интонация. Музыкальной интонацией мы пользуемся намного чаще, чем нам кажется. Вы хотите немедленно съесть мороженого, а вам его не покупают. Что делает пятилетний ребенок, когда ему просто очень хочется мороженого?
«Ха-а-ачу-у-у ма-а-а-аро-о-ожена-а-ава-а-а-а-а-а-а…» Мама говорит: «Ну, во-от, заны-ы-ыл». А вы вовсе не заныли, вы запе-е-ели.
Просто человек очень-очень давно понял, что если чего-то о-о-очень хо-о-очется, то говорить уже не подходит – нужно петь. Музыка всегда рождается, когда что-то о-о-очень.
(Теперь обращаюсь уже к читателям книги.)
Из всех видов искусства музыка обладает наибольшим количеством тайных знаков.
Этот вид искусства всегда был основным предметом зависти художников, писателей, архитекторов, скульпторов. Все виды искусства сравнивались с музыкой как с высшим способом мышления. Все виды искусства пытались достичь такого уровня, чтобы быть как музыка.
«Хорошая живопись – это музыка, это мелодия», – говорил великий Микеланджело.
«Из наслаждений жизни одной любви музыка уступает, но и любовь – мелодия». Это уже – Пушкин.
«Архитектура – это застывшая музыка». Как вам нравится? То, чему прежде всего учат начинающих архитекторов. «Музыка – скрытое арифметическое упражнение души, которая вычисляет, сама того не зная». А это – Лейбниц, великий философ и математик, книга которого была найдена в личной библиотеке И.С. Баха. Я бы очень хотел привести бесчисленное множество подобных примеров высказываний о музыке, но тогда я заполнил бы ими все оставшиеся страницы этой книги.
Нам интересно знать, почему. Чем заслужила музыка такое отношение к себе творцов?
Для меня, у которого музыка началась с самого раннего детства, величие музыки как самого значительного вида искусства на Земле само собой разумеется.
Могу сказать, что мне очень повезло с родителями, которые водили меня на симфонические концерты в столь раннем возрасте, что, услыхав Пятую симфонию Бетховена, я очень разволновался.
Никогда не забуду, как во время кульминации первой части закричал на весь зал: «Фашисты идут!»
Помню, мама начала меня успокаивать; а в зале некоторые даже рассмеялись.