— Лично я предпочла бы такую жизнь, — с нажимом проговорила Ида, к удивлению, и — чего уж там! — негодованию, отвергая мою руку. — Тебе-то, конечно хорошо, Вадимчик. У тебя есть папа, есть семья. Для меня, быть может, эта «ненормальность» — единственная возможность почувствовать себя хоть кому-нибудь нужной.
Судорожно втянув ртом воздух, Ида принялась остервенело тереть кулаками глаза, а потом, зло блеснув на меня слезами, унеслась прочь. Здесь, наверное, пригодился бы пример того же Рейджа, но её поведение меня разозлило до такой степени, что я лишь проорал девчонке вслед: «Ну и пошла нахер! Пусть тебя сожрут те спелье-хрени или как их там!»
— Глядишь, и впрямь сожрут, — вздохнул я, вытаскивая из кармана позабытую картонку от дона. — Хм-м? Хм-м??? Хм-м!
— Тьфу ты, блядь, — с отвращением произнёс я, роняя визитку. — Восхищаешься тут челиком, понимаешь, но и он оказывается лютым НЁХом. Какого чёрта они все ненормальные, а?! Хоть место жительства меняй, но следуя логике всяческих страшилок, они и там до меня доберутся. Сыздавновск… Тот, что в пятистах километрах от Иномирска?
Насквозь проржавевшие мозговые извилины заскрипели, когда я, вторгшись в чертоги памяти, окопался в архивах за прошедшие два года. Чувствуя себя едва ли не археологом, я наконец выхватил пыльную папку с надписью: «Сыздавновск» и, сдув с неё пыль, начал активно вспоминать.
Обесцвеченная плёнка вертелась подобием старомодного проектора, добросовестно отображая школьную поездку шестимесячной давности. Тогда наша классуха до хрипоты сралась с директором, чтобы показать нам, молодёжи, нечто по-настоящему молодёжное, без тыканья в давно сдохших классиков с не менее тухлым наследием а-ля дуб Толстого.
Наша классуха, Вера Степановна, была и остаётся человеком активным, а потому, после непродолжительного раунда начальство пало под натиском неоспоримых аргументов и согласилось проспонсировать поездку в Сыздавновск. Правда, всё то же начальство полагало, будто бы классуха ограничится местными красотами, речушкой и музеем Русской Народной Сказки, но…
Базара нет, музеи и впрямь были, вот только не те, что одобрило бы школьное руководство. Мы побывали не абы где, а у могилы недавно почившего современного писателя, автора сотен матерных частушек и «сомнительного толка произведений», самым известным из которых был сказочный цикл о Фоме и Ереме.
Рифмованная версия отнюдь не детской сказочки «Как Фома и Ерема с чертями самогон варили» одно время вообще из каждого утюга звучала, а за права на экранизацию боролись аж три отечественные кинокомпании. ИМХО, показательно.
Так вот, мы всем классом не только побывали в музее восемнадцать плюс, посвящённом всё тем же Фоме с Еремой, которые были не дураки не только побухать, но и баб посношать, но и нагрянули на кладбище с цветами, едва ли не утопив могилу местного литературного светила в букетах.
Надгробие ввиду популярности тоже оказалось небезынтересным: шрифт выбран нарочито «славянско-сказочным», первая буква — заметно больше прочих, красная, ещё и в рамочке. Сейчас-то так никто книги не оформляет, но в моей памяти осел сборник Афанасьева, где каждая сказка начиналась с эдакого околохудожественного выверта.
Отметив повышенный и малость нездоровый интерес к заглавной буке, Вера Степановна наскоро прочла нам лекцию насчёт буквиц[2] и велела устлать могильную землю букетами. Непонятная вначале торопливость быстро разъяснилась нестерпимой вонью ближайшего крематория, и мы все, наскоро пошвыряв цветы, дружно позатыкали носы и ретировались к выходу.
Дальнейшие экскурсии не могли потягаться с фееричностью первой, и я не особенно запомнил, что и как. Вроде, отирались рядышком со стеклодувной мастерской и торчали напротив адски жаркой печи, затем точно также топтались в сувенирном магазинчике, где нам прямо-таки навязывали покупку карманных зеркал с матершинно-похабными сюжетами всё того же писаки на крышках.