Тайны Истон-Холла

В данный конкретный момент — март, два часа пополудни — она катит свои воды вполне неторопливо. У Темпл-Пир — совсем вяло, у «Блэкфрайарз» — сонно, у Лондонского моста — с демонстративной степенностью. И бесстрашный гребец, плывущий на восток в тени Тауэра, вполне может подумать, будто его по случайности отнесло в лагуну, что-то вроде Саргассова моря с его незыблемой поверхностью, на которой плавают отбросы, сброшенные с судов. Тащатся в сторону Миддлсекса старые буксиры, рассекая воздух, скользят на юг, в сторону фабричных труб Бермондсея и Дейтфорда, чайки. Чуть дальше от Тауэра, в тени, отбрасываемой могучим мостом, копаются в тине, извлекая на поверхность неведомые сокровища, несколько залепленных грязью мальчишек. В самом Тауэре — темнице с плотно закрытыми дверями — шелестят поспешно удаляющиеся шаги, словно кто-то боится, что его призовут к некоему делу, летают над каменным парапетом стаи ворон, бросающиеся то в одну сторону, то в другую, будто удивляясь отсутствию людей. Очень холодно, блекло и тоскливо вокруг, дует сырой восточный ветер, шевеля флажки, развешенные в садах Тауэра, и хлопая ставнями на окнах кафе и ресторанчиков, совершенно пустых сейчас, ибо туристический сезон еще не начался. Вдалеке виднеются несколько крупных судов, то пропадающих из поля зрения, так что едва заметишь одну мачту, как ее уже нет, то появляющихся как будто ниоткуда. Прогулочные лодки, катера, баркасы покачиваются у причалов, черные борта их погружены в воду и напоминают бомбазиновые юбки старых дам. Серое небо наверху, бурая вода внизу — сам Фаунтлерой, член Королевской академии, которым так восхищается наша аристократия, поставь он сейчас свой этюдник у замковых ворот, затруднился бы искать цвета для композиции.

Еще дальше вниз по реке — если бы наш бесстрашный гребец все еще прокладывал себе путь на восток — примерно та же картина. У Уоппинг-Олд-Стэйрс, где черная вода плещется о серые ступени, какой-то мужчина с крюком в руках нависает над бортом полицейского катера, пытаясь выудить что-то из глубины. Вишневые сады на противоположном берегу невеселы, невесомы и запушены, деревья гнутся под ветром так, словно никогда уж им больше не зазеленеть. Далее — участок голой земли, обнесенный забором, с небольшим сараем и табличкой, извещающей: «Т. Майерсон, купец». И ничего больше, ничто не подсказывает, чем, собственно, торгует этот самый Т. Майерсон. Улочка, утыканная на удивление крохотными домами розовой штукатурки, настолько маленькими, что непонятно даже, как люди могут протиснуться в их низкие двери. И наконец, одинокий, унылый, заброшенный на вид парк со столь же непритязательным кафе с застывшей у окна несчастной хозяйкой, всем своим видом свидетельствующей, что открыла ворота этим сырым мартовским днем вопреки собственным интересам и здравому смыслу и вот-вот их снова закроет.

На продуваемой ветром террасе кафе за единственным столиком, всеми четырьмя ножками врытым глубоко в землю, чтобы ветром не унесло, сидели двое мужчин, с которыми мы уже имели случай познакомиться. Один, очень крупный и дородный, в плотном пальто, жадно поглощал креветки, другой посматривал на полную кружку пива. Первый, отвлекавшийся порой от своего общения с креветками, дабы сделать добрый глоток из стоявшего перед ним сосуда, пребывал, казалось, в отменном настроении. Второй, бросавший настороженные взгляды то на своего соседа, то на мрачное небо, выглядел, напротив, чрезвычайно подавленным.

— Право слово, — заговорил Боб Грейс, не переставая жевать, — никогда не видел, чтобы люди за столом ничего не ели. Скажите только слово, и официантка принесет вам что душе угодно.

— Да не голоден я.

— Может, креветок? Или гороха? Хорошего горячего гороха? Нет? Ладно, человек сам решает, когда ему есть. Между прочим, в Ярмуте-то вас кормили?

— Пожаловаться не могу.

По-видимому, этот ответ показался Грейсу забавным, ибо он со стуком бросил вилку на тарелку и громко захохотал.

— Правда? Так я и думал. — Он подцепил очередную креветку, внимательно осмотрел ее и охотно отправил в рот. — Он не может пожаловаться! Ладно, дома как дела? Работу нашли?

Дьюэр, с благоговейным ужасом следивший за работой челюстей своего спутника, еще глубже закутался в тонкий пиджак.

— Ну… Два дня работал в буфете «Друри-Лейн». Но это не постоянная работа; а если не заделаешься любимчиком у старшего официанта, надолго не задержишься.

— А любимчиком, вы, полагаю, не стали? Ладно, не расстраивайтесь. Жена как?

— Улучшения нет. Она и с кровати-то с трудом поднимается.

— С кровати не может встать? — сочувственно переспросил Грейс. — Тогда у вас есть на что пожаловаться. Похоже, жизнь у вас только из бед и состоит. Но ведь и мистеру Пертуи есть на что пожаловаться, как выдумаете?

Дьюэр промолчал.