Тайны Конторы. Жизнь и смерть генерала Шебаршина

Стали выяснять, что же именно побудило секретного сотрудника принять такое серьезное решение — очень уж не хотелось терять его. Хотя в таких случаях все «связи незамедлительно замораживаются, — как писал впоследствии Примаков, — проводится многосторонний анализ всего периода сотрудничества, и “подавшее на развод” лицо исключается из агентурной сети».

Но здесь решили понять до конца, тщательно проанализировать, что же произошло, в чем причина? Причина оказалась проста: источник заявил, что «в связи с отказом России от коммунистической идеологии он не находит больше смысла продолжать работу на нашу разведку». Новая Россия — не для него.

Примаков продиктовал источнику личное письмо, в котором «попытался показать, насколько и в новых условиях важна для стабильности в мире сильная Россия и как этого не хотят некоторые круги, работающие в защиту тех интересов, которые не имеют ничего общего ни со стабильностью, ни с установлением справедливого миропорядка».

Ответ заставил ждать долго, но он все-таки пришел, источник вернулся к прежней своей работе, и это было приятно.

Проработал Примаков директором Службы внешней разведки довольно долго — до января девяносто шестого года, пока в зимнее утро шестого числа его не пригласил к себе Ельцин. Вызов был срочным.

Когда Примаков приехал в Кремль, Ельцин спросил:

— Как вы относитесь к назначению вас министром иностранных дел?

Примаков отказался — не хотелось уходить из «Леса»: все-таки находился там уже четыре года и четыре месяца, привык. Но это приводить в качестве довода Примаков не стал — привел несколько политических аспектов, в частности, упомянул и о газетных хвостах, о ярлыках, которые приклеивают к нему на Западе.

Ельцин выслушал его и сказал:

— Ну ладно, если категорически не хотите, повременим. Но вопрос я пока не закрываю.

Через четыре дня он снова вызвал Примакова к себе:

— Ну как, не передумали?

— Нет!

— А вот я передумал. Прошу вас принять мое предложение.

На этот раз остаться в «Лесу» не удалось. Единственное, что было обещано Евгению Максимовичу, — он еще месяца полтора поработает на старом месте, сдаст дела преемнику, подчистит портфель и только потом переместится на Смоленскую площадь.

Но пока он ехал через половину Москвы в «Лес», по телевидению, в новостях, уже передали, что он назначен на должность министра иностранных дел, а на следующий день, на двенадцать ноль-ноль, уже была назначена коллегия МИДа.

О деятельности Примакова на должности министра иностранных дел написано много — уж очень приметно было это место, каждый шаг министра находился на виду, простреливался десятками, а то и сотнями фото— и телекамер, как, собственно, и деятельность его на посту председателя российского правительства.

К сожалению, на последнем месте он пробыл недолго, хотя успел сделать много; задержись Примаков на этом посту года четыре или пять — вполне возможно, что и Россия быстрее изменилась бы, поднялась с колен, но что было, то было.

На посту председателя Правительства Российской Федерации Примаков пробыл менее года.

Очень уж быстро почувствовало окружение Ельцина, что Примаков стремительно набирает силу и популярность. Имя его становится популярнее имени «царя Бориса»…

Не хотел Примаков уходить из здания на Смоленской площади, из МИДа, как до этого не хотел уходить и из «Леса», из разведки: прикипал он к работе настолько, что казалось — работа уже не сможет существовать без него, а он без нее. Нечто подобное ощущают люди, умеющие и любящие работать, — так было всегда, когда им предстояло поменять место службы, это вообще присуще всякому совестливому человеку…

А в стране продолжал царить развал. Давила, как признавал сам Примаков, «неимоверная тяжесть “достижений” младолибералов». ВВП упал к той поре на сорок процентов, объем же розничной торговли снизился лишь на двенадцать процентов. Это означало, что страна начала жить за счет товаров, привозимых из-за рубежа, — сделалась страной «третьей» или даже «четвертой» корзины, встав в один ряд с каким-нибудь Гондурасом, Сьерра-Леоне или Берегом Слоновой Кости…

Унизительное положение. Предприятия лежали на боку, и никто не хотел их поднимать.

«Это было отражением, мягко говоря, специфической модели экономики, жестко сориентированной на экспорт сырьевых ресурсов и удовлетворение значительной части конечного спроса за счет импорта, — написал через некоторое время Примаков. — Больших масштабов достигла диспропорция между наличными мощностями и степенью их загрузки, потребностями развития и низким уровнем инвестиций. Не обеспечивалось даже простое воспроизводство основного капитала, не говоря уже о пополнении собственных производственных средств или о модернизации и обновлении производственной базы. Реальный сектор экономики быстро деградировал. Одновременно катастрофически рос государственный долг. Страна была посажена на иглу внешних заимствований при превосходящем эти заимствования противозаконном вывозе капиталов за рубеж. Метастазы организованной преступности и коррупции пронизали общество, проникли во все государственные сферы».