Тайны Кремля<br />Сталин, Молотов, Берия, Маленков

Члены «большой тройки» настойчиво стремились как можно быстрее завершить обсуждение остававшихся спорными проблем. Окончательно решить судьбу Германии: быть ли ей расчлененной навсегда, на несколько самостоятельных государств, или временно — на зоны оккупации. Определить величину и форму репараций, которые предстояло взыскать с побежденного противника. И согласовать, наконец, свои весьма различные представления о послевоенном устройстве мира. Разумеется, для начала — Европы. Но стремительно приближавшаяся развязка обнаружила не столько сближение, сколько дальнейшее расхождение, и довольно значительное, по большинству этих вопросов.

Советское руководство пыталось твердо придерживаться столь выгодного для него джентльменского соглашения от 9 октября. Даже не буквы, а духа его. Не делало ни малейших попыток изменить общественный строй, «советизировать» страны, где находились части Красной Армии. Довольствовалось достигнутым и потому сотрудничало с сформированными там многопартийными правительствами, возглавляемыми отнюдь не коммунистами. В Румынии — с монархией и кабинетом беспартийного генерала Сатанеску. В Болгарии — также с монархией и правительством Георгиева. В Венгрии — с временным правительством во главе с представителем партии мелких хозяев Миклошем. В Югославии — с утвержденным королем кабинетом Шубашича. Более того, никак не реагировало на кровопролитные бои, шедшие в Греции между британскими войсками и ЭЛАС, партизанами-коммунистами. Смирилось советское руководство и со своим неучастием в решении внутриполитических проблем стран Западной Европы. Хорошо осведомленное о разногласиях Рузвельта и Черчилля по отношению к де Голлю, признало его временное правительство только после Вашингтона и Лондона. Потому-то надеялось на такое же отношение Великобритании и США, на возможность и впредь решать все назревшие проблемы столь же компромиссно. И, как оказалось, напрасно, ибо и премьер, и президент вели собственную игру, пытаясь достигнуть исключительно свои цели.

Рузвельт оставался приверженцем ограниченно изоляционистской политики. Открыто предупреждал Черчилля еще в середине ноября 1944 года о скором уходе американцев из Европы: «после краха Германии я должен буду доставить свои войска на родину настолько быстро, насколько это позволят сделать транспортные средства»[440]. Своей позиции не изменил, хотя британский премьер пытался настойчиво убедить его в обратном, доказывая, что французских сил будет явно недостаточно для послевоенного сдерживания Германии. Все интересы Рузвельта сосредотачивались прежде всего на азиатско-тихоокеанском регионе. На судьбах Китая, Французского Индокитая, Филиппин, Нидерландской Индонезии, на завершении борьбы с Японией, что казалось для США более значимым, нежели положение в Европе после победы.

Черчилль с такими доводами президента соглашался, но лишь отчасти. Даже объяснял собственную уступчивость в переговорах со Сталиным теми же причинами. Писал Рузвельту: «Вас, вероятно, уже информировали о явной решимости советского правительства напасть на Японию после ниспровержения Гитлера, о тщательном изучении им этой проблемы и о его готовности приступить к межсоюзнической подготовке в широких масштабах. Когда нас кое-что раздражает, мы должны помнить о величайшей ценности этого фактора для сокращения всей борьбы в целом (выделено мною. — Ю. Ж.)»[441]. Но все же Черчилль никак не мог отказаться от того, что считал стержнем традиционной британской политики — достижения равновесия в Европе так, как то понимали в Лондоне.

Именно тем мотивировал твердую решимость защищать ту советско-польскую границу, на которой настаивал Сталин. «Я уже информировал парламент на открытом заседании, — писал Черчилль 18 октября 1944 года Рузвельту, сразу же по возвращению из Москвы, — о нашей поддержке линии Керзона как основы для урегулирования пограничных вопросов на востоке, а наш 20-летний договор с Россией делает для нас желательным определить нашу позицию в той мере, в какой это не требуется в настоящее время от Соединенных Штатов»[442]. Столь же прямо объяснял он и договоренность со Сталиным, достигнутую 9 октября. «Нам, — указывал Черчилль, — абсолютно необходимо попытаться прийти к единому мнению о Балканах с тем, чтобы мы могли предотвратить гражданскую войну в ряде стран в условиях, когда мы с Вами будем, вероятно, сочувствовать одной стороне, а д. Д. („дядя Джо“, Сталин. — Ю. Ж.) другой»[443].