Тайны Кремля<br />Сталин, Молотов, Берия, Маленков

Вместе с тем изменили, резко подняли уровень Хрущева. Его переместили с поста первого секретаря Московской областной парторганизации, в то время стоявшей над московским горкомом. «Признали необходимым», чтобы он «сосредоточился на работе в Центральном Комитете»[778]. Иначе говоря, при том положении, которое занимал Маленков, утвердили вторым секретарем ЦК. Однако при существенно измененном составе секретариата, в новом окружении — тех, кто непременно станет согласовывать все решения прежде всего с Георгием Максимилиановичем, Хрущева фактически лишали возможности проявлять самостоятельность, вынуждали заниматься преимущественно чисто организационными, они же канцелярские, вопросами.

На этом время, отпущенное узким руководством самому себе на формирование высших органов власти, иссякло. Из 25 должностей министров 17 так и остались вакантными. А. Ф. Горкин, еще не знавший о том, что он уже не секретарь, а заместитель секретаря ПВС СССР, счел проблему легко разрешимой за день-другой. А потому днем 5 марта направил Маленкову предложение созвать сессию советского парламента уже 8 марта[779]. Однако глава правительства рекомендацию отклонил, и не из-за того, что сомневался в возможности успеть заполнить свободные министерские посты. Для него вопрос заключался в ином. Ведь кроме утверждения правительства в полном составе, на сессии следовало еще и принять давно составленный министром финансов А. Г. Зверевым, даже согласованный бюджет страны на текущий год. А здесь-то и таилось то препятствие, которое предстояло преодолеть Маленкову.

На сутки позже, чем было условлено первоначально, в 20 часов 5 марта, в Свердловском зале Большого кремлевского дворца открылось непривычное по названию «совместное заседание Пленума ЦК, Совета Министров и президиума Верховного Совета СССР». На него сумели прибыть практически все приглашенные. Из 236 человек отсутствовали лишь 14, в основном те, кто находился за границей: еще числившийся министром иностранных дел А. Я. Вышинский, посол в Великобритании А. А. Громыко, посол в США Г. Н. Зарубин, посол в КНР А. С. Панюшкин, шеф-редактор газеты Информбюро «За прочный мир, за народную демократию», выпускавшейся в Бухаресте, М. Я. Митин, главнокомандующий советскими оккупационными войсками в Германии В. И. Чуйков, некоторые иные, а также Булганин, дежуривший в тот момент в Волынском, на «ближней даче»[780].

Первым выступил министр здравоохранения А. Ф. Третьяков. Своей информацией о продолжавшем ухудшаться состоянии здоровья Сталина он подготовил инертную, приученную к полному послушанию и слепому повиновению собранную в зале массу — высшее звено аппарата — к тому, что от нее только и требовалось. Высказать полную и единодушную поддержку всего того, что вслед за тем изложил в необычайно краткой речи Маленков.

«Все понимают, — сказал он, — огромную ответственность за руководство страной, которая ложится теперь на всех нас. Всем понятно, что страна не может терпеть ни одного часа перебоя в руководстве. Вот почему бюро президиума Центрального Комитета партии созвало настоящее совместное заседание… Поручило мне доложить вам ряд мероприятий по организации партийного и государственного руководства». И далее, снова сославшись на поручение бюро, весьма необычно обосновал необходимость предлагаемых реорганизации и кадровых перестановок: «обеспечение бесперебойного и правильного руководства всей жизнью страны… требует величайшей сплоченности руководства, недопущение какого-либо разброда или паники»[781].

Что же скрывалось за столь странным для повседневной партийной риторики силлогизмом Маленкова?

Посылка в нем ни у кого не могла вызвать ни малейшего возражения. В любой стране с любой системой правления при подобных чрезвычайных обстоятельствах прежде всего необходимо сохранить непрерывность функционирования системы управления. Естественное право преемственности власти должно вступать в силу автоматически, по старому и непреложному правилу: «король умер, да здравствует король!». И чем быстрее проходит такая смена, тем спокойнее, а следовательно, и лучше для страны, народа. Гораздо сложнее для понимания стал вывод, точнее — требование «величайшей сплоченности» отнюдь не партии в целом, не народа и партии, что было бы привычным, не нуждавшимся в объяснении, а именно «руководства». Участникам заседания такой призыв следовало воспринимать не иначе, как констатацию того, что власть предержащие еще не достигли столь обязательной «сплоченности». Строгого соблюдения иерархического порядка подчиненности, общего признания высших, рассматриваемых каждым из них в то же время личными, одних и тех же интересов.