Тайны Кремля

Советско-китайский договор от 14 августа предусматривал соблюдение Кремлем полного нейтралитета в продолжавшемся в Синьцзяне междоусобном конфликте, который национальное правительство рассматривало как внутреннее дело самого Китая. И вот теперь узкому руководству предстояло решить, как же поступать дальше. Отступить, бросив на произвол судьбы возникшую не без его участия Восточно-Туркестанскую республику, или все же поддержать ее несмотря ни на что. 15 сентября ПБ выбрало третий путь, срединный. Он предусматривал необходимость каким-нибудь способом примирить враждующие стороны для сохранения прежнего влияния Москвы в регионе. Взятие на себя роли арбитра, добившись для Синьцзяна статуса автономии при своем негласном фактическом протекторате. Именно на таком соглашении, в конце концов, и удалось настоять, но чуть позже — в январе 1946 года.

Наиболее трудной, практически неразрешимой оказалась проблема, порожденная стремлением Советского Союза установить свой контроль над Босфором и Дарданеллами. В Потсдаме уже зафиксировали весьма благоприятное для Москвы признание. Констатировали: «конвенция о проливах, заключенная в Монтре, должна быть пересмотрена как не отвечающая условиям настоящего времени». Однако тут же сделанная оговорка превращала «единодушное мнение» глав великих держав в капкан для одной из них, СССР. Объясняла — «данный вопрос будет темой непосредственных переговоров между каждым из трех правительств и турецким правительством»[508]. Тем самым общее давление на Анкару категорически исключалось, а Москве предлагали понапрасну тратить время. Ведь Турция, исходя из желания США и Великобритании установить свободу мореплавания в Проливах для всех, могла еще десять лет уклоняться от пересмотра конвенции, срок действия которой истекал только в 1956 году.

В марте 1945 года, до появления обнадеживающего пункта потсдамского протокола, Молотов пошел на отчаянный шаг. Заявил, что советская сторона в одностороннем порядке не продлит договор СССР с Турцией о дружбе и нейтралитете, заключенный на 20 лет в декабре 1925 года. Иносказательно пригрозил любыми, самыми жесткими, не исключая силовых, мерами. Видимо, и сам нарком, и все узкое руководство, включая Сталина, полагали, что это вынудит Анкару уступить. Но ошиблись. И данная, и все последующие акции чисто дипломатического характера, к тому же односторонние, исходившие не согласованно от трех великих держав, а лишь от Советского Союза, оказались безрезультатными. На турецкое правительство не подействовала даже сама денонсация договора, о чем НКИД объявил в середине сентября.

Исчерпав все возможные средства давления, узкому руководству пришлось ограничиться заведомо ничего не дающими. Мнимыми, пропагандистскими. Повести в советской печати иллюзорное наступление на Турцию. От имени видных грузинских и армянских ученых и общественных деятелей уговаривать скорее самих себя, нежели других, в том, что передача под юрисдикцию Анкары принадлежавших Российской империи Карсской области и частей Батумской области и Эриванской губернии была незаконной. Дезавуировали таким своеобразным образом договоры, подписанные с Турцией РСФСР — 16 марта 1921 года, и закавказскими советскими республиками — 13 октября 1921 года, закрепившие утрату этих территорий. И упорно настаивать в печати: они якобы остаются неотъемлемыми частями Грузии и Армении[509].

Как и следовало ожидать, Турция никак не реагировала на подобного рода историко-правовые изыскания.

Наконец, наиболее острой, самой опасной по своим возможным последствиям, оказалась ситуация, сложившаяся в Северном Иране. Согласно советско-английско-иранскому договору от 29 января 1942 года, части Красной Армии, введенные в Иран, равно как британские, а также и высадившиеся там позже американские, следовало вывести «не позднее шести месяцев» после разгрома Германия. То есть, как показал ход событий, к 9 ноября 1945 года. Но вскоре выяснилось, что такая дата слишком неудобна для СССР. Не позволяет успеть сделать все намеченное Кремлем как для обеспечения безопасности Закавказья, так и получения концессии на более чем сомнительные месторождения нефти в Северном Иране. Только потому узкое руководство и попыталось повторить то, что с некоторым успехом уже опробовало в Синьцзяне. Использовать в своих интересах застарелый антагонизм между шахским правительством и народами, населяющими регион.