Тайны моей сестры

Голос Шоу резко обрывает мои мысли. Чувствую себя уязвимой. Но я знаю, что нужно не отвлекаться и отвечать на вопросы. Даже если они мне не нравятся.

– Но я не сломалась, иначе какой от меня толк, – отвечаю я. – Первое правило журналиста: будь беспристрастен.

Она что-то записывает, и я задумываюсь, не перестаралась ли в своих попытках сохранять спокойствие, не слишком ли холодно и отчужденно звучит мой голос. Вдруг отсутствие эмоций это признак психического расстройства? Я решаю сменить тактику и немного сгладить углы, чтобы расположить ее к себе:

– Но мне запомнилась одна девочка, Лейла. В ее дом попал снаряд, и она лишилась обеих ног.

Шоу поднимает глаза, явно озадаченная моей внезапной разговорчивостью.

– Какая же она была храбрая, – продолжаю я. – Улыбалась, несмотря на боль. Помню, она взяла меня за руку и что-то сказала, но я не поняла. Она повторяла эти слова снова и снова, и когда пришел доктор, я попросила его перевести. Он сказал, она спрашивает, куда я положила ее ноги и когда ей можно будет их забрать.

Шоу качает головой и делает долгий, глубокий вздох, вздох матери, которая знает, что ее дети сейчас дома, в безопасности.

– Ей было четыре, и она осталась круглой сиротой в одном из самых опасных мест на земле. Все ее родные погибли. Никто не знает, как ей удалось выжить. Я сидела рядом с кроватью и слушала ее рыдания.

Комнату заполняют стоны Лейлы, и я делаю глоток воды, чтобы успокоиться. – Обезболивающих не хватало, и ей прижигали культи без анестезии. В какой-то момент я порылась в рюкзаке и достала три упаковки дешевого парацетамола. Когда я протянула их доктору, он посмотрел на меня так, словно я изобрела лекарство от рака. Я смотрела на Лейлу и думала, какое будущее ждет сироту без ног в стране, кишащей…

Стоны становятся громче и заглушают мои слова. Зажав уши руками, я пытаюсь их унять, но они только множатся.

– Кейт.

Голос Шоу тонет в гуле других голосов.

– Пожалуйста, хватит! – кричу я голосам. – Прошу вас!

Я чувствую руку Шоу у себя на плече и поднимаю взгляд.

– Что такое, Кейт? – мягко говорит она. – Скажите мне.

Я мотаю головой. Нельзя допустить, чтобы она узнала.

– Все нормально? – не отступает она.

– Мне просто… – начинаю я, руки у меня дрожат. – Мне просто нужен перерыв. Можем, пожалуйста, сделать перерыв?

– Конечно, – говорит Шоу. – Прервемся на пять минут.

Она садится на свое место, собирает вещи и выходит из помещения. Через мгновение ее сменяет коренастый полицейский. Он стоит у двери и сверлит меня взглядом.

Стоны все усиливаются и усиливаются, и, сидя под пристальным взглядом полицейского, я чувствую себя такой же беспомощной, как маленькая Лейла, потерявшая ноги.

10

Среда, 15 апреля 2015 года

Прошлой ночью никаких голосов. Я решаю, что это хороший знак, хотя они стали такой неотъемлемой частью меня, что я уже даже привыкла. Но вместе с тем спокойным мой сон не назовешь. Мне снился Алеппо, и это был один из самых реалистичных снов, что я когда-либо видела. Я помню все настолько четко, что даже сейчас, стоя у окна с чашкой кофе в руках и глядя на залитый дождем мамин сад, чувствую, что меня немного трясет. Закрыв глаза, я ощущаю затхлый запах спальни и слышу тихое тук, тук, когда маленький мальчик катает по коридору игрушечную машинку.

В коридоре играет Нидаль. Стоит мне к нему приблизиться, он забрасывает меня вопросами:

– Англия – она какая, Кейт? Какие там люди?

– Даже не знаю. Есть милые, есть угрюмые.

– А угрюмые – это какие?

Я строю гримасу и морщу губы.

– Вот такие. Которые никогда не улыбаются.

– А-a-a, грустные, – нахмурившись, говорит он – А чего они грустят?

– Ну, в Англии люди часто жалуются. В основном на всякую ерунду.

– Например?

– На задерживающиеся поезда и некачественное обслуживание в ресторанах, а, и на погоду – все в Англии жалуются на погоду.

– А в Англии холодно?

– Бывает. Но мы жалуемся не только на холод, но и на жару.

– Англичане какие-то смешные, – говорит он, и его лицо расплывается в улыбке.

– Да, есть такое. Но ты сам однажды все увидишь. Когда приедешь ко мне в гости.

– Может быть, – говорит Нидаль. Он пожимает плечами и отворачивается.

– Что такое, Нидаль? Скажи мне.

Сев на колени рядом с ним, я кладу руку ему на плечо.

Он поворачивается, и я вижу его глаза, полные слез.

– Вот что! – кричит он, показывая на промозглый коридор. – Раньше я ходил в школу. Играл в футбол, ездил с классом на экскурсии. Делал что-то настоящее, интересное. А теперь я сижу здесь вот с этим. – Он хватает игрушечную машинку и швыряет об стену. –   Я не хочу жить понарошку, хочу жить по-настоящему! Не хочу сидеть тут взаперти, как в тюрьме.

Я беру его за руку. Она дрожит.

– Нидаль, я знаю, тебе страшно, но это не навсегда.

Он отталкивает мою руку.

– Тетя хочет, чтобы мы поехали в Турцию, – говорит он. – Она знает человека, который помог бы нам уехать, но папа против. Он говорит, надо оставаться здесь и ждать, пока все закончится, потому что он не хочет становиться беженцем.

Халед – гордый, думаю я, всем сердцем желая, чтобы он последовал совету тети и направился в Турцию.