Тайны Нью-Йорка

Содрогаясь от ужаса и отвращения, Дан Йорк и Лонгсворд смотрели на эту печальную картину.

Вдруг послышался стук в дверь. Форточка снова открылась.

После обмена положенными фразами открылась и дверь.

Человек атлетического сложения, впрочем, скорее напоминающий гориллу, с низким лбом и глазами, как будто пробуравленными на плоском лице, вошел первым.

За ним вошли двое юношей, таких бледных, что казалось непонятным, как они держались на ногах. Через плечо у каждого висела на перевязи скрипка.

– Где ты подобрал их, мистер Кломп? – спросил хозяин, оглядывая вошедших, которые тряслись от ужаса и холода…

– Там, на улице… Они умирают с голоду!.. Дай им по куску хлеба… Я плачу.

– Разве ты стал покровителем детей?

Тот, которого назвали Кломпом, криво усмехнулся и подмигнул своему собеседнику.

Хозяин понял, что за этим благодеянием должно было скрываться какое-нибудь хитрое намерение.

И он повиновался, ответив понимающей улыбкой на подмигивание мистера Кломпа.

– Теперь, мои барашки, – сказал Кломп, – поешьте и ложитесь спать! Это лучше, чем щелкать зубами на темной улице, не правда ли?

Юноши ели молча. Они только взглянули друг на друга – и крупные слезы покатились у них из глаз.

– Как это ужасно, – прошептал Лонгсворд.

– Друг мой, – ответил Йорк вполголоса, – вы теперь все поняли?.. Как бы ни были горьки ваши печали, как бы ни были жестоки ваши страдания, понимаете ли вы, что есть печали и страдания еще ужаснее?.. Эти люди дошли до апатии… они даже утратили способность кричать… Под ними нет ничего, кроме черной пропасти, раскрытой могилы, которая будет последним местом отдохновения… Над ними никакой надежды, никакой радости… И, однако же, ни один из них не хотел бы умереть… Они цепляются когтями, зубами за возможность этого мучительного существования… Эдвард, не правда ли, вы теперь оставили мысль о самоубийстве?

Эдвард тихо пожал руку поэта.

– Эти существа, – продолжал Дан, – упавшие до уровня животных вследствие лени и порока, уже более не сопротивляются, не борются с нуждой… Они пресмыкаются, и ни один даже не пытается подняться… Удары судьбы их сломили, и, упавшие в грязь, они в ней остаются… Дайте им ум, совесть, зажгите в них пламя, оживляющее ваш мозг, Эдвард, и они станут бороться, напрягать силы, чтобы подняться… Они найдут свое потерянное равновесие. Друг мой, я показал вам этих отверженных, чтоб вернуть вам самообладание. Теперь идем…

И, взяв Лонгсворда за руку, Йорк увел его из «Золотой пещеры».

– Обещаете ли вы мне бороться? – спросил он молодого человека.

Поэт Дан Йорк придумал оригинальное лечение!

При виде этих бедствий Эдвард мало-помалу утратил сознание своего собственного горя. Мозг его оцепенел, мысли уснули…

При последнем вопросе Лонгсворд будто проснулся:

– Да, да! – воскликнул он. – Я буду бороться… Я буду бороться!

– А я буду помогать вам! – продолжал Йорк. – Убежден, что вдвоем мы восторжествуем над этими подлецами!

Начало светать. Дождь перестал.

Оба друга направились к цивилизованной части города. О них можно было сказать то же, что шептали дети, когда мимо них проходил Данте Алигьери… Они возвращались из ада…

Глава 12 Новоиспеченный профессор

Возвратимся в «Золотую пещеру». Как только Йорк и Эдвард ушли, Кломп быстро подошел к хозяину.

– Какого черта принимаешь ты этих ночных птиц? – проворчал он сквозь зубы.

– По двум причинам, – отвечал тот вполголоса. – Первая та, что Дан Йорк, когда я бывал голоден, давал мне поесть, что имеет свою цену; вторая – та, что всякий раз, приходя, он дает мне десять долларов, отказываться от которых было бы просто глупо с моей стороны. А что ты находишь в этом плохого?

– Я не люблю чужих! Все они шпионы… Нужно работать среди своих или совсем не работать… вот мое мнение.

– Послушай, старина, ты преувеличиваешь… А теперь объясни мне, в свою очередь: зачем ты навязал себе на шею этих воробьев?

Он указал на юношей, уснувших в уголке.

Несмотря на то что страдание уже отпечаталось на их лицах, можно было отметить их красоту и благородство. С виду им было не более шестнадцати или семнадцати лет. Впрочем, сходство между ними было так велико, особенно на первый взгляд, что нельзя было уверенно сказать, кто из них старше.

Молодость и тонкое изящество их лиц еще более усиливали тяжелое впечатление, производимое их бедственным положением. Оба были почти наги, кое-как прикрыты лохмотьями, сквозь которые просвечивала белая кожа.

– Это, брат, – сказал Кломп товарищу, – штука тонкая… и отлично послужит нам.

– Для чего?

– Знаешь, старик, если у меня что засядет в голове, так уж плотно. Ты помнишь, что на днях я осекся на одном дельце. Я еще и теперь бешусь, как вспомню. Но я сказал себе: «Ничего, дядя Кломп не дурак. Он найдет, что ему нужно». Ну вот он поискал и нашел!

– Но что это все значит? Похоже, ты вздумал усыновить сирот?..

Достойные друзья расхохотались.

Кломп хлестко ударил товарища по плечу.

– Ты остроумен, старина! Это мне нравится… Но, видишь ли, это совсем не шутка. Я буду отцом этим двум отрокам… ты еще поймешь…

– Если ты объяснишь.