Тайны одного Парижского бульвара

– Скажите, пожалуйста... я хотел бы задать вам один вопрос по поводу этого предмета. У него была какая-либо особая примета?

– О! Право, нет. Мне кажется, нет. Надо сказать, что я в этой области не очень разбираюсь? Поэтому...

– Да.

Мы обмениваемся несколькими мало интересными замечаниями, она меня еще раз благодарит, и я разъединяюсь.

– А вы, Элен, – говорю я. – Вы разбираетесь в бриллиантах?

– Вы мне их недостаточно дарили. К чему этот вопрос?

– Ни к чему. Но не думаете ли вы, что они, так сказать, имеют свою национальность? Что, к примеру, русский бриллиант отличается от американского или английского, как китаец отличается от европейца или негр от белого?

– Я не знаю.

– Чанг Пу не сказал Гольди, что он получил бриллиант от русской, но Гольди это угадал... или распознал... Может быть, по какой-нибудь особенности, которую профан не заметил бы. Гольди был из этой среды. А он придавал чертовски большое значение этому камушку, если судить по его действиям. Я считаю, что, раздобыв дополнительную информацию, я только выиграю. Я потерпел поражение – случай с фальшивым трупом, – и только победа в другом направлении может его компенсировать.

– Победа над кем?

– Я еще не знаю. Но думаю, что было бы интересно узнать побольше, зачем Гольди так хотел добраться до истоков... Конечно, я мог бы поручить это вам, поскольку вы в хороших отношениях с Наташей и Соней, – попросить Наташу показать вам свою коллекцию драгоценностей, особенно бриллиантов, и рассказать вам, чего в ней есть такого сенсационного, но это было бы нехорошо для Сони. В этом случае Наташа сразу же обнаружила бы, что в ее шкатулке не хватает одной драгоценности. Рано или поздно она это заметит, но не стоит приближать этот момент, который будет, безусловно, тягостным.

* * *

Я отправляюсь на охоту и два последующих дня – четверг и пятницу – провожу в попытке поглубже раскопать, кто был Омер Гольди в человеческом и социальном смысле. Расследование по делу о его смерти продолжается, но до сих пор без положительных результатов. Однако почти наверняка установлено, что у него ничего не было украдено, будь то деньги или камешки. Можно предположить, что полиция не проявляет особого рвения. Тем лучше для меня, так как, если бы эти господа обнаружили меня в бистро на улицах Лафайет, Каде и так далее, посещаемых ювелирами по бриллиантам, они, конечно, заинтересовались бы, что это может означать. Наконец, наступает день, когда я держу в руках список коллег Гольди, имевших деловые связи с моим покойным клиентом. И начинаю их посещать под более или менее благовидными предлогами.

* * *

Господин Оскар Блюменфельд принимает меня в застекленном бюро, расположенном в глубине мастерской, где тройка специалистов в серых халатах полирует драгоценные камни. Блюменфельд очень любезен. Особая примета: с его тонких губ не сходит двусмысленная улыбка. Соединив концы своих пухлых пальцев, он спрашивает:

– Национальность, говорите вы?

– Да, может быть, я плохо выражаю свои мысли, но вы понимаете, что я хочу сказать, не правда ли?

Его двусмысленная улыбка становится более явной:

– Безусловно. Так вот, трудно определить "национальность", как вы говорите, одного бриллианта. Безусловно, существуют способы их огранки, типичные для от дельных стран, но это малоубедительно. Ах, когда камень оправлен, я не сказал бы, что это совсем меняет дело, но, в конце концов, оправа может дать определенные указания... А голый бриллиант...

Он строит гримасу. Потом он состроит еще три или четыре, прежде чем мы расстанемся. Он провожает меня до дверей своего бюро. Я показываю рукой на мастерскую. Драгоценные камни всех сортов валяются вперемежку на столах и верстаках. Я замечаю:

– Вы не боитесь воров?

Он пожимает плечами:

– Пятнадцать дней тому назад гангстеры напали на Банк драгоценностей...

– Я как раз об этом подумал.

– Ограбления банков происходят одно за другим, но не ограбления ювелиров. Я не знаю, почему, но это так.

– Может быть, потому, что продукцию ювелиров труднее сбыть?

– Возможно. Но поскольку Банк драгоценностей стал жертвой злоумышленников две недели тому назад, не думаю, что подобное повторится в ближайшее время.

– Я вам желаю, чтобы так и было. Хотя... один из ваших собратьев, уже после ограбления Банка драгоценностей, подвергся нападению у себя дома, не правда ли? Мне кажется, что я читал в газете что-то в этом роде.

– А, вы говорите о Гольди?

– Возможно, что это его имя.

– Да, конечно, Гольди. Но у него ничего не украли. Между нами говоря, у Гольди нечего было и красть. Я его знал. Он был неплохим парнем, но влачил жалкое существование.

Пока Блюменфельд говорит, я за ним исподтишка наблюдаю. И у меня создается четкое представление, что Блюменфельду наплевать на Гольди, на его жизнь и его смерть, как на свой первый алмаз-сырец, который он держал в своих пухлых пальцах. Если бы он был причастен к скоропостижной кончине Гольди, то проявил бы хоть какой-нибудь признак легкого замешательства, когда я упомянул в разговоре о Гольди. Но он вообще не выказал никаких чувств. И даже его двусмысленная улыбка не исчезла с губ.