Тайны парижских манекенщиц

Первым моим впечатлением от Высокой моды были шиньон и гроза. Антрацитово-черный тугой шиньон – шиньон Жермены Леконт, которую я увидела со спины. Гроза – шквал ругательств в адрес судьбы. Так я нечаянно узнала, что ключи от чемоданов с коллекцией были потеряны, а потому, сжавшись и не произнося ни слова, приклеилась к стулу у стены, почти укрывшись за ширмой.

Подхватив эстафету отчаяния, служащие суетились, как муравьи в разрушенном ударом ноги муравейнике. Они по очереди терзали замки ключами всех форм и размеров, но их усилия ни к чему не приводили.

Речь могла идти только о поспешной глажке, торопливых примерках, манекенщицах из Биаррица, быть может, толстых, которых следовало просмотреть немедленно… Толстых! Ну уж нет!

Я была тоща, как уличная кошка, и столь несправедливое подозрение придало мне храбрости. Мой голос дрожал, когда я объявила о своем присутствии этому вихрю с хлестким шиньоном. Словно рухнула защитная стена, открыв меня всем взглядам. К своему великому ужасу, я вдруг очутилась посреди бело-желтого салона, который в любом другом случае показался бы мне восхитительным. И тут случилось чудо. В момент, когда проходила первую проверку, я словно услышала щелчок: атмосфера стала легкой, черный шиньон исчез, уступив место улыбке, ее я до сих пор не забыла. Ровные и блестящие зубы словно светились, наделяя обаянием лицо с тонкими чертами и острым взглядом.

Жермена Леконт подошла ко мне и в неожиданно добром настроении, подбодрившим меня, пошутила: «Нам остается только дождаться слесаря!» «Нам!» Честное слово, я уже стала частью Дома. Меня сразу покорила ее жизненная сила, и я уже была готова идти на смерть за эту крушившую препятствия личность.

Однако испытания только начинались. И когда чемоданы были наконец открыты, меня охватил страх. Быть может, я слишком высока, слишком тонка, излишне тоща… Или не так красива. Конечно, угловата, а быть может, и вовсе «дубина»… Почему бы и нет? Что Она подумает обо мне?

Не знаю, о чем она подумала, но взяла меня. Наверное, я достаточно сильно выпячивала бюст в чуть более просторных платьях или раздвигала юбки, сунув руки в карманы, чтобы администраторы, продавщицы и манекенщицы забыли о моих тощих бедрах… и краем глаза следила за их реакцией.

Опьянев от грядущей славы, я ринулась в «каморку» (так мы называли комнату девушек в семейном пансионе) и объявила о сумме гонорара, который показался нам колоссальным. Мне предстояло показывать коллекцию в «Карлтоне» в 17 часов, а на следующий день дважды в магазине. Нельзя было терять ни минуты. Подруги буквально насели на меня, сражаясь за право причесать и наложить макияж, хотя толком ни одна из нас не знала ничего, кроме пудры и едва заметного следа помады на губах. Они постарались так, что порог «Карлтона» в час файв-о-клок переступило чудовище с восточными веками и шевелюрой, похожей на торт первого причастия. Этим чудовищем была я и, несмотря на показную бесшабашность, совсем не походила на светскую львицу: сердце мое отбивало похоронный звон, а колени стучали друг о друга в – слава Богу! – невидимом чарльстоне.

Мне на помощь пришла добрая душа. Высокая, очень красивая и экзотическая брюнетка шепнула мне: «Думаю, у вас слишком простой макияж. Надо добавить туши и подкрасить ресницы карандашом. Позвольте, я сделаю все сама». Словно играючи, она изменила все, заменив довольно блеклую помаду на более яркую. Я приятно удивилась, когда мое лицо словно осветили. Я с удовольствием расцеловала бы милую девушку, рискуя повредить ее творение. Этот первый жест дружеского расположения привел к тому, что я никогда не отказывала в совете дебютантке. Многие из них, наверное, спрашивали себя, почему я с таким терпением учила их ходить. Благодарите высокую брюнетку, очень красивую и симпатичную девушку. Однако в тот день мне показалось, что дела мои шли плохо. Не хуже, чем обычно, но я еще не научилась со спокойствием и равнодушием переносить катастрофы последнего часа, когда каждый раз создается впечатление, что показ провалился. Волнение и драматическая атмосфера оказали на меня неожиданное действие – я успокоилась и сказала себе: «Тем хуже, если я столь жалко выгляжу, все кончено!» В этот момент мне сказали, что наша общая уборная называется кабиной и что у каждой из нас есть свой «попугай», то есть вешалка с именем, где радугой сверкали платья, которые предстояло показать.

Стоило мне бросить взгляд в щель между двумя ширмами, как у меня внезапно задрожала челюсть: огромный зал был переполнен. Я впервые в жизни не только почувствовала, как предательски стучат челюсти, но и была подавлена ужасной мыслью, что превращусь в мишень для насмешек толпы, запутаюсь в предательском шлейфе вечернего платья. Он завернется вокруг ног, превратившись в «русскую портянку», сразу лишит достоинства и поставит крест на едва начатой карьере манекенщицы. Я уже слышала смех в зале, а по вискам заструился пот. Ужас!