Тайны Питтсбурга

Бар был выстроен вокруг небольшого внутреннего дворика. Когда управляющий усиливал громкость динамика музыкального автомата, люди поднимались и танцевали под открытым небом, между беловатыми металлическими столами и украшенными деревьями, увитыми электрогирляндами. Танцующих оказалось слишком много, и нас с Флокс оттеснили в угол и обступили незнакомые пары. На нас никто не обращал внимания, и наша странная, но вполне предсказуемая беседа приобрела восхитительный привкус полной отстраненности от окружающих. Предоставленные самим себе, мы становились раскованнее, разговорчивее, хмельнее и возбужденнее. Я вышел на площадку босым, и мои голые стопы щекотал искусственный дерн, которым был выложен внутренний дворик.

В тот день Флокс была вся увешана жемчугами. Они украшали мочки ушей, шею, запястья. Стоило ей шевельнуть головой или руками, рассказывая о себе, как жемчужины в неподвижном вечернем свете словно бы перетекали с места на место по натянутой нити ее движений. Эта изменчивая туманность вокруг ее головы и груди, подобно натиску ярких образов, остающихся на сетчатке после того, как исчез породивший их объект, сначала зачаровывала и притягивала взгляд, затем отвлекала, а потом и вовсе стала вызывать приступы жуткого раздражения. У меня появилось неотвязное ощущение, будто я слишком быстро встал и теперь перед глазами мельтешат звездочки, что должно было отбить охоту выпить еще несколько порций джина с тоником, но не отбило. Мне пришло в голову вынести выпивку с собой на площадку и поставить на столик рядом с нами. Я еще тогда сказал, что джин с тоником под сенью лайма поднимет настроение и оживит беседу.

Мы танцевали, Флокс пыталась говорить со мной по-французски. Она лепетала какую-то любовную чушь. Я быстро отвечал по-английски, заметив, что где-то читал: в наши дни говорить о любви на французском — признак дурного вкуса.

— Не вредничай, — сказала она и засмеялась.

Я тоже засмеялся. Она все время извивалась в своем цветастом платье. Я рассмотрел поближе, как она накрашена и, когда Флокс глянула на меня поверх плеча, убедился, что она действительно недавно была панком. Неумело наложенные тени для век и румяна скорее портили, чем красили ее лицо, а уши были когда-то проколоты в нескольких местах. Мне даже показалось, что я заметил на ноздре след от пирсинга.

— Смотри, — заговорила она. — Посмотри вон туда. Там что-то вроде галереи. На стенах висят какие-то вещи. Смотри, Арт, там разные предметы искусства. А еще африканские маски.

— Кстати об Африке. Флокс, — начал я. Она ждала этого или чего-то подобного, моментально разозлилась и перестала двигаться.

— Нет-нет. Ни за что. Если ты когда-нибудь назовешь меня Мау-Мау, это будет последним, что ты мне скажешь.

— Но почему? — спросил я. — За что тебя так называют?

— Никто меня так не называет. И ты тоже не называй!

— Никогда. Я никогда не буду называть тебя этим именем.

— Merci, — она протянула руку и робко коснулась моих волос. — Que tu es beau, Arthur,[25] — вздохнула она.

— Не называй меня так. Никогда не называй меня Артюр. — Я скорчил рожу. — И это que tu es beau! Брось!

Она провела кончиками пальцев по моей руке. Я не мог оторвать глаз от ее слишком ярких трехцветных теней для век.

— Так все время говорит Дэниел. «Que tu es belle, Флокс». То есть пытается мне это сказать. У него ужасный акцент.

— Понятно. И кто такой этот Дэниел?

Это имя уже как-то всплывало в рассказах Артура, со странными промежутками, вне связи с темой или без какого-либо смысла, но достаточно часто, чтобы предположить: Дэниел — один из знакомых Артура. Мне почему-то не понравилось, что теперь это имя произнесла Флокс.

— Просто друг. Он тоже работает в библиотеке. Мы втроем иногда ходим куда-нибудь выпить.

Это короткое замечание тут же навело меня на две конкретные мысли: у меня есть соперник, и Артур ввел меня в заблуждение. Он явно знал о Флокс больше, чем хотел мне показать. И я подумал: «Что ж, ничего страшного. Я не боюсь конкуренции. Будет даже забавно». А еще я решил, что должен задать Артуру по меньшей мере пару серьезных вопросов.

— Дэниел говорит, что я обладаю постгодардианской красотой.

— Ох уж этот Дэниел. Каков чаровник!

— Но мне в нем кое-что не нравится. Ты мне нравишься гораздо больше. Он угрюмый, человек настроения и страдает от сплина. Ты знаешь, что такое сплин? В общем, он художник. Ну сам понимаешь. А ты — счастливый человек, я вижу. Улыбчивый, солнечный. Я буду называть тебя Солнышко, — решила она.

— Следующая, пожалуйста! — произнес я, шутливо отодвинув ее в сторону и нетерпеливо щелкнув пальцами, будто она выступала на сцене и провалила выступление.

— Перестань. Ладно. Но я еще придумаю, как тебя назвать, клянусь. Ты собираешься меня поцеловать, Артур Бехштейн?

— В общем, да.

— Сейчас, — настаивала она.