Тайны Питтсбурга

— Это должно было произойти. А она забавно загнула в письме — про то, что сюрприз подбирается «со спины». Ха-ха! Эх ты, Бехштейн, дурень. Чего ревешь? Хватит, прекрати. Ненавижу слезы. Рассказывай, что там случилось.

И я очень коротко описал ему события предыдущего вечера.

— Он сказал, чтобы я больше не беспокоился на его счет.

Кливленд усмехнулся:

— К этому заявлению тоже пристегнуто большое «если». Они просто оба пошли ва-банк. Хватит реветь. Черт возьми! — Он полез в карман куртки и достал скомканную и разлохматившуюся бумажную салфетку. — На. Черт! Никого ты не потерял. Тебе только придется выбирать, один или другой. Ты готов?

— Да, наверное. — Я почувствовал облегчение. Голова начала проясняться, даже боль утихла. И все это под тяжестью грубоватого внимания Кливленда. — Спасибо, — сказал я. — Прости. Я еще расстроился, когда ты сказал, что работаешь на Пуники.

— Я работаю вместе с ним, Бехштейн. У нас с Дьявольским Пуном есть особая договоренность. И плакать тут не о чем, боже упаси. Меня посвящают в одну из самых древних и уважаемых профессий. Я учусь кое-чему очень полезному. Ладно, давай отвлекись на минутку и послушай.

— Знаю, знаю, забудь Артура навсегда и звони Флокс…

— Ты можешь оказаться в объятиях Флокс или Дайаны Росс, если захочешь, в течение часа. Правда. Только сдается мне, в этом случае тебе придется действительно забыть об Артуре. Или наоборот.

Он снова взял в руки конверт и стал задумчиво похлопывать им по тыльной стороне руки.

— Так кого ты любишь? Флокс или Артура? Я хочу сказать, кого ты любишь больше?

— Не знаю. Обоих люблю одинаково, — рассеянно произнес я.

— Ответ неверный, — покачал головой Кливленд. — Попробуй еще раз.

Я понял, что он прав. Мои чувства к Флокс, которые я привык считать любовью, отличались от той любви, что я питал к Артуру. Я подумал о ее чистом широком лбе, о ворохе немыслимых юбок в шкафу, об ароматах ее спальни, а когда эти мысли не приблизили меня к решению, обратился мыслями к ее нежности и заботливости, к тому, как открыто и верно она любит меня. Мне подумалось, что я не должен бы вот так ломать голову. Между мной и Флокс стояло нечто (может быть, я сам), что превращало любовь к ней в постоянное, непрекращающееся усилие. Флокс для меня была объемистым собранием маленьких ярких деталей, которые я тщился удержать в уме, в определенном порядке, постоянно повторяя некий перечень, потому что стоило мне забыть какую-то мелочь, улыбку или выражение, как весь образ рассылался на части. Я выучил свою девушку наизусть.

А возможно, я, да и Кливленд, был слишком самонадеян, считая, что Флокс позволит мне вернуться. Возможно, она говорила о разрыве потому, что это и был разрыв.

— Кливленд, а ты правда спокойно смотришь на та…

— На что?

— Ну, на то, что я… что я, возможно…

— Педик? — Он положил письмо на книгу По и встал, потягиваясь, раскинув руки так широко, будто собирался обнять весь надвигающийся вечер. Одновременно он умудрился зычно рыгнуть и испортить воздух. — Ого! Вот так потянешься ненароком и взорвешься!

— Ха!

— Педик, как мой лучший друг? Как мой отец?

— Э…

— На самом деле, Бехштейн, я не считаю тебя педиком. В моем извращенном представлении ты просто валяешь дурака из-за этой гормональной свистопляски. Валяй, тебе будет полезно отдохнуть от Жрицы Злой Любви. Позвони ей, как там она сама пишет, «когда все пройдет».

Я запротестовал, утверждая, что в действительности все гораздо серьезнее, чем ему кажется. Я хотел объяснить, что чувствовал к Артуру, но вспомнил, как он недавно вяло изъяснялся в любви к Джейн, и промолчал. Он встал передо мной, спустившись на несколько ступеней, и я почти не видел его лица в сгустившихся сумерках.

— А чем ты занимался прошлой ночью? — спросил я, ожидая услышать очередную историю о возлияниях и безудержном веселье.

— Вчера ночью, — проговорил он, наблюдая, как горизонт наливается пурпуром, — я научился отключать систему сигнализации.

— Боже!

— Правда, здорово?

— Нет! На хрена?

— Так, для общего развития. А ты-то сам как думаешь? Для того чтобы проникать в дома. Пуну принадлежит пять ювелирных магазинов в Мон-Вэлли.

— Он же скупщик краденого.

— Причем самый крутой, Бехштейн.

— И ты собираешься для него воровать. — Я встал.

— Точно, и еще как. Кроме шуток, я буду как Кэри Грант в «Поймать вора».

Я бросился бежать прочь от своей квартиры, проскочил мимо него и, уже одолев половину ступенек, обернулся к Кливленду, который высился неясной тенью в свете, лившемся из далекого окна.

— Кливленд, это противозаконно! Это называется взлом. Взлом! Тебя за это могут посадить!

— Тихо! — Он спустился ко мне, и мы замерли друг против друга в напряжении. — Содомия, — произнес он.

Последовала долгая пауза, в конце которой он развернулся и сошел по ступеням к подножию лестницы.