Тайны Питтсбурга

— Да всяким разным. Боюсь, делами Пуна. Бехштейн, это лежало возле твоей двери, — сообщил Кливленд, вваливаясь на кухню следом за мной. Он протянул мне конверт, на который я обратил внимание с самого начала. На нем детским почерком Флокс было написано мое имя. Больше ничего — ни штампа, ни адреса. Сердце мое вдруг бешено дернулось — скачок и падение. Что-то в этом роде.

— А, это от Флокс, — пробормотал я. — Ну да…

— Да…

— Ну…

— Да. — Он ухмыльнулся. — Черт тебя возьми, Бехштейн, ты собираешься его читать?

— Да, конечно. В смысле, почему бы нет? Ты не будешь возражать… — промямлил я, указывая на недоделанный сэндвич.

— Конечно. Так, что тут у нас? А, хлеб, замечательно. Великолепно. Что, только горбушки? Ладно, и так хорошо. Люблю горбушки. Хлеб и сыр, оранжевый американский сыр — замечательно, то, что нужно. А ты минималист, я смотрю. Валяй читай. — Он отвернулся от меня и сосредоточил внимание на еде.

Я вышел из кухни с конвертом в руках, стараясь не гадать, что там может быть внутри, открыл его и вынул письмо на двух страницах. Оно было написано от руки темно-фиолетовыми чернилами на светло-фиолетовой почтовой бумаге с ее монограммой PLU. «Прошедшее время от plaire[51]», — любила говорить она. Ее второе имя было Урсула.[52] Пару мгновений, прежде чем я взял себя в руки, глаза слепо скользили по бумаге, и слова «секс», «мать» и «ужасный» зацепили мой взгляд, как жалкие узники колючего нагромождения абзацев. Я заставил себя вернуться к началу.