Тайны Питтсбурга

«Каждая женщина в душе полицейский». Потом, гораздо позже, долгое время спустя после того, как то лето взорвалось и осело на землю пеплом и обрывками пестрой бумаги, я сидел в кафе в тихом курортном бретонском городке и разговаривал с парнем из Парижа, подарившим мне этот афоризм. Он пил перно, сладкое и мутноватое, горькое и умиротворяющее, и в подтверждение своей максимы поведал мне историю о детективных талантах своей бывшей невесты. Все время их помолвки он жил на третьем этаже старинного здания в Пятом округе, а на шестом этаже обреталась молодая женщина, которая все время его искушала. Она встречала его возле дверей в полупрозрачном одеянии, когда он вечером возвращался домой с работы, оставляла цветы и разноцветные ленты в его почтовом ящике, звонила по ночам и молчала в трубку. Эта особа была бедна и слегка не в себе, рассказывал он, а у него к тому времени уже имелась невеста, великолепная девушка из хорошей еврейской семьи, принадлежавшей к элите социалистов, и дело шло к свадьбе.

Он уверял, что, хотя соседка была хороша собой, целый год ему удавалось избегать ее объятий, и, разумеется, он никогда не говорил о ней своей богатой невесте. Но однажды, воскресным днем, безо всякой особенной причины он все-таки поддался. Когда все свершилось, соседка поднялась с его постели, надела платье и сандалии и побежала в соседний магазин за бутылкой вина. На лестнице она столкнулась с его невестой, которая приехала, чтобы сделать сюрприз жениху — преподнести ему дорогой подарок. Женщины обменялись короткими взглядами. Богатая невеста поднялась наверх, постучала в дверь, а когда жених открыл, влепила ему пощечину. Она запустила подарком, золоченым туалетным набором, в телевизор и ушла. Больше он никогда ее не видел.

Может быть, его мысль и не верна (хотя звучит неплохо, а это главное для афоризма), но я не успел пробыть и сорока пяти секунд в квартире Флокс, как она обнаружила что-то уличающее в моем лице, голосе, ласках — даже запахе — и обвинила в том, что я вновь проделал в два ночи. Артур потом уснул, а я, мучаясь бессонницей, пересек пустынную Пятую авеню и отправился домой по улицам, свободным от машин.

— Кто это был? — спросила она, оттолкнув меня и схватившись за спинку стула.

— Ты ее не знаешь. — У меня не было сил лгать достаточно убедительно. Она застала меня врасплох. Я мог лишь поглубже вжаться в ее старый диванчик и со страхом ждать, что она скажет дальше.

В то утро она разбудила меня телефонным звонком, и ее голос и это требование немедленно явиться к ней, после трех часов сна и чашки кофе, сказали мне: она все знает. Она стояла посреди своей незатейливой гостиной в драной серой трикотажной рубашке и шортах, сердито скрестив руки на груди, и молчала. Потом начала плакать.

— Прости меня, — пробормотал я, понурясь, в рубашку. — Это ничего не значит. Это ошибка. Мне было так плохо и одиноко, а потом я случайно встретил… девушку, с которой был знаком раньше.

— Клер? — всхлипнула Флокс.

Я посмотрел на нее. Это предположение вызвало у меня невольную улыбку или намек на нее.

— Нет, боже упаси! Глупость какая. Послушай, Флокс!

Она подошла ко мне. Я усадил ее к себе на колени и прижался щекой к драному, неровному, мягкому трикотажу. Утешения надо искать у рубашечной ткани.

— Пожалуйста, Флокс, ты должна простить меня. Ты должна. Я не испытываю никаких чувств к той женщине. Совершенно.

Она резко повернулась ко мне, озлобленная и снедаемая любопытством. У нее были красные глаза.

— Как она выглядит?

— Блондинка. Светловолосая и холодная.

— Такая же светловолосая и холодная, как Артур?

— Что ты хочешь этим сказать?

Она обхватила мою шею руками и сказала, что сама не знает. Она говорила, что я могу все ей рассказать, что она поверит каждому моему слову. Она то плакала, то затихала, и так весь день. Это было сложное, неторопливое и очень нежное воскресенье. Наши чувства, слова и поступки были очень тактичны и теплы. После обеда пошел дождь. Мы, полуодетые, забрались на крышу и стояли в лужах босиком. Нашим ногам было тепло на битуме даже под холодной водой. По всему району разносился клекот и дребезжание водосточных труб, и мы слышали, как расплескиваются полотнища воды, взметнувшиеся из-под колес автомобилей. Я курил под дождем, и это были самые вкусные сигареты в моей жизни. Я смотрел на грустное круглое лицо Флокс и ее мокрые ресницы. Вернувшись в дом, мы высушили друг другу волосы и стали есть пластиковыми вилками из пластиковых пищевых контейнеров. За день до этого Флокс купила бутылочку жидкого мыла и соломинку, и мы наполнили воздух ее спальни мыльными пузырями и тихими влажными звуками, с которыми лопается радужная пленка. В тот вечер я ее и сфотографировал. Еще я решил, что не буду встречаться с Артуром целую неделю.