Тайны погибших кораблей (От 'Императрицы Марии' до 'Курска')

Разместили нас в кормовом кубрике. Моя койка-гамак самая верхняя - в третьем ярусе. Никогда в таких не спал. Кое-как влез. Устроился, лежу на спине. Захотелось перевернуться на правый бок. Только повернулся, кувырк и вниз слетел, на спящего старшину. Еще раз влез и еще раз кувырнулся. Чуть не плачу - издевательство, а не койка. Старшина сжалился: "Возьмись за пиллерс, подтянись, найди место спиной и опускайся". - "А если на боку?" "Свалишься". - "А вы как же?" - "С наше, браток, послужишь, так же научишься". Потом, конечно, приспособился. Шутка ли - пять лет в гамаке качаться. Зато в шторм - никаких проблем, вся батарея качается от борта к борту, как младенцы в люльках. Только храп стоит.

В тот первый день захотелось нам с приятелем в гальюн. Да где его найдешь в таком лабиринте? Спросили мы у старослужащего Ивана Сопронова. "Ладно, - говорит, - дуйте за мной!"

Ну мы и дунули. Шли по каким-то длинным коридорам, спускались под палубы, пробирались через кочегарки, снова поднимались и снова петляли по каким-то проходам, коридорам... "Ну, - думаю, - дела. Мало того, что убегаешься, так и не найдешь его, этот гальюн, пропади он пропадом". Мы уж и вовсе ориентировку потеряли - где корма, где нос, где левый борт, где правый... Тут Сопронов нас наконец привел. "Вот вам, блаженствуйте!" И ушел. Дела мы сделали, а как обратно выбираться? Стали Ивана искать, всех подряд спрашивать: "Не видали ли моряка такого - рослого, полного?" Народ посмеивается: "У нас тут все не худенькие! Из какой он бэ-че?" - "Не знаем". - "А вы из какой?" - "Артиллеристы мы..." - "Дивизион какой?" "Зенитчики..." - "Эк вас куда занесло! Да у вас же свой гальюн рядом". Ну, хохот, конечно... Разыграл нас Сопронов. Нашлась добрая душа, вывела нас на верхнюю палубу, а там по левому борту на ют пробрались, отыскали свой люк и вниз.

В октябре пятьдесят пятого я дослуживал четвертый год. Сам уже молодых за кипятком на марс посылал. Ну, правда, сигнальщики перехватывали, объясняли, что выше лезть уже не положено, а за чаем надо метров на двадцать вниз спуститься - на камбузную площадку, в самоварную выгородку.

За неделю до взрыва линкор стоял в Донузлавском порту. В три часа ночи всю эскадру подняли по тревоге, и корабли срочно перешли в севастопольскую бухту. Говорили, что в Черном море обнаружили неизвестную подводную лодку. Вот и перевели нас под надежную защиту.

В пятницу 28 октября, после выхода на стрельбы, мы встали против Госпитальной стенки. Объявили сход на берег и стирку. Боцманская команда вооружила бельевые леера, подали воду на ют, и там на тиковой палубе (деревом была покрыта только корма) мы начали драить щетками свои робы и форменки. Стирали на совесть. Были такие ловкачи, что замазывали всякие пятна на белых брюках и форменках зубным порошком. Но Сербулов, помощник командира, умел их выводить на чистую воду. Выстроится братва перед увольнением по "форме раз" (белый низ, белый верх), Сербулов пройдется вдоль строя и - цепочкой по штанам. У кого белая пыльца вспорхнет - вон из строя стираться...

Я в увольнение не собирался. Постирал бельишко, а вечером отправился в гости к земляку - шестнадцатилетнему юнге из оркестра Коле Крайневу. Он тоже родом из Чудова. Знать бы, что видимся с ним в последний раз. Взрыв прошелся как раз через кубрик музыкантской команды, и юнгу разорвало в клочья...

Взрыва я не слышал. Наш 13-й кубрик находился под шкафутом правого борта, в забашенном пространстве 2-й противоминной башни, за ее основанием и висели наши койки. Проснулся от крика дневального Омельченко:

- Подъем! Корабль взорвался!

Света нет. Включили аварийные синие плафоны. Молодых толкаю, а они спят, только во сне мычат. Молодых много было. Наши войска как раз из Австрии вывели, и часть солдат прислали на линкор. Прибыли за день до взрыва, в сапогах. В воде их потом эти сапожки потянули. Объявили боевую тревогу. У нас, зенитчиков, так было заведено: по тревоге хватали одежду и - на боевые посты. Там уже одевались. Главное, чтобы успеть самолеты "противника" встретить. А в чем ты - неважно. В трусах и шлемофоне, но в руках - маховики, в прицелах - небо.

Нас вот так же в пятьдесят четвертом подняли. Тогда над севастопольскими бухтами пролетал иностранный самолет-разведчик. "Новороссийск" первым открыл зенитный огонь. Но наш потолок - 14 километров, а самолет выше летел. Били в самый зенит, так что осколки на корабль полетели. Ведищеву, правому замочному, плечо разворотило... Вся эскадра стреляла, но самолет ушел. Его потом над материком сбили, почти как Пауэрса.

Вот мы и решили - снова провокация. Примчался я на свой 71-й боевой пост - это на правом борту возле фок-мачты спаренные зенитные "сотки". Натянул шлемофон - первая команда пошла: