Тайны погибших кораблей (От 'Императрицы Марии' до 'Курска')

Таня принесла кофе и блюдо с финиками. Пока разбирали чашечки, я огляделся. Убранство комнаты выдавало достаток весьма средний: старинное, некогда дорогое кресло "кабриолет", расшатанный кофейный столик, облезлый шкафчик-картоньер для рукописей и бумаг... Из морских вещей здесь были только бронзовые корабельные часы фирмы "Мозер", висевшие на беленой стенке между иконкой Николая Чудотворца и журнальным фото Юрия Гагарина в белой тужурке, украшенной шейными лентами экзотических орденов. Поверх картоньера лежала аккуратная подшивка газеты "Голос Родины", издающейся в Москве для соотечественников за рубежом.

- Я подписался на эту газету, - перехватил мой взгляд Еникеев, - когда узнал, что ваше правительство поставило в Порт-Саиде памятник крейсеру "Пересвет". Слыхали о таком?

- Тот, что взорвался в Средиземном море?

- Точно так. В шестнадцатом году на выходе из Суэцкого канала... Я был младшим трюмным механиком на "Пересвете" и прошел на нем - извините за каламбур - полсвета: от Владивостока до Суэца. Это был старый броненосец, хлебнувший лиха еще в Порт-Артуре. Японцы потопили его в гавани, затем подняли, нарекли "Сагами", подняли свой флаг, а спустя лет десять продали России. В кают-компании его называли "ладьей Харона", мол, "ладья" эта уже переправила на тот свет немало людей, теперь, вторым рейсом, доставит туда еще семьсот семьдесят...

За свою морскую жизнь я совершил только один настоящий поход - из Владивостока в Порт-Саид. Да-с, один... Горжусь им и скорблю... "Пересвету" было отмерено все, что выпало на долю флоту российскому: чести и подлости, дури и отваги, огня и смерти... Кто в море не ходил, тот Бога не маливал... Это про нас сказано. Японцы продали нам "Пересвет", как цыган кобылу: дыры в водонепроницаемых переборках были заклеены пробковой крошкой и тщательно закрашены, свищи в трубопроводах также замазаны...

Вместо обещанных японцами семнадцати узлов хода "Пересвет" едва вытягивал четырнадцать... И такой-то вот калека-ветеран должен был пройти все океаны земли, обогнуть матушку-Россию от Японии до Лапландии и оттуда, из Александрова-на-Мурмане, грозить надменному германцу. Столь грандиозный проект могу объяснить лишь тем, что к концу войны наш Генмор играл ва-банк, тут и валет за туза шел.

Оставалось уповать на небесную канцелярию, русского матроса да нашего командира - каперанга Иванова-Тринадцатого. То был опытный моряк, отличившийся еще в русско-японскую, когда лейтенантом заменил на "Рюрике" убитого командира. Знал он и подводное дело, будучи одно время начальником подводных лодок на Дальнем Востоке. А на "Пересвет" пришел с новейшего строящегося дредноута "Измаил" по личному распоряжению морского министра. Нам импонировало, что в опасный и долгий поход каперанг взял и своего сына - гардемарина Морского корпуса. Юноша стоял вахты и никогда не кичился своим особым положением.

Под стать командиру был и наш старший офицер Михаил Михайлович Домерщиков, личность колоритная и романтическая.

За какую-то провинность он попал в пулеметную морскую команду при Дикой дивизии. Там он творил чудеса храбрости и отчаянной отваги. Срывает на грудь полный Георгиевский бант, и выходит ему высочайшая амнистия с производством в лейтенанты. В этом чине он командует госпитальным судном "Португаль" и снова дерзит смерти, да так, что император вручает ему золотую георгиевскую саблю. С нею он и прибыл на "Пересвет" и в нашем походе еще раз доказал достоинство своих регалий. Я так просто спасителем его своим считаю. За день до рокового выхода наш старшой выпросил у англичан новейшие самонадувающиеся спасательные пояса. Мы ведь до Порт-Саида дошли с одной гнилой пробковой крошкой в матрацах.

Простите меня, старика, я верю в мистику чисел. Наш поход казался мне обреченным уже потому, что фамилия командира включала в себя "чертову дюжину" - Иванов-Тринадцатый. Впрочем, и без того было много других дурных предзнаменований. Еще в Японском море на пробах машин "Пересвет" сел на камни у мыса Басаргин. В японском порту Майдзуру, куда мы потом пришли на ремонт, броненосец так поставили в сухом доке, что получился прогиб корпуса, да такой, что все тридцать два котла сдвинулись с мест и порвали свои паропроводы. В довершение всех бед чья-то коварная рука опрокинула на корабль паровой доковый кран, взорвался котел, и только по счастью никто не пострадал. И когда мы проходили Цусиму и судовой священник отец Алексей заревел на панихиде по русской эскадре: "Пучиною покрыл их, погрязоша во глубине, яко камень", тут не только у меня, у многих на душе кошки заскребли.