Тайны политических убийств

Любопытным свидетельством той эпохи была речь Цицерона по поводу возвращения Марка Марцелла из изгнания. Это — благодарственная речь, произнесенная знаменитым оратором в сенате (сентябрь 46 г.) после долгого перерыва в связи с эффектным помилованием, которое Цезарь даровал своему старому врагу. Конечно, то был не просто акт гуманности, но и определенный политический шаг, поскольку Цезарь в это время уже не мог положиться только на свое прежнее окружение и потому искал контактов даже с олигархическими кругами сената, явными «республиканцами».

Речь Цицерона по существу основывается на двух наиболее существенных для самого автора моментах: на выражении благодарности Цезарю за проявленное им великодушие и на настойчивых обращениях к тому же Цезарю заняться «упорядочением» государственных дел, пришедших в расстройство в результате гражданской войны.

«Таков твой жребий, — говорит Цицерон, — тебе следует потрудиться, дабы установить государственный строй и самому затем наслаждаться им в тишине и спокойствии». Или: «Потомки, несомненно, будут поражены, слыша или читая о тебе как о полководце, наместнике провинций, о Рейне, Океане, Ниле, о бесчисленных сражениях, невероятных победах, о памятниках, о празднествах и играх, о твоих триумфах. Но если этот Город не будет укреплен твоими заботами и установлениями, то твое имя будет только блуждать по всем градам и весям, но постоянного местопребывания и определенного обиталища оно иметь не будет». И затем подчеркивается, что даже среди будущих поколений возникнут большие разногласия при оценке деятельности Цезаря, если только эта деятельность не увенчается тем, что он окончательно потушит пожар гражданской войны.

Сенат разрешил Цезарю появляться на всех играх в одеянии триумфатора, в лавровом венке, а также носить высокие красные сапоги, которые, по преданию, носили когда-то альбанские цари. Сенат и народ постановили, чтобы Цезарю был выстроен на Палатине дом за государственный счет и чтобы дни его побед были объявлены праздничными днями. Во время игр и процессий его статую из слоновой кости проносили на роскошных носилках; статуи Цезаря воздвигались также в храме Квирина и среди изображений царей на Капитолии. Это были уже такие почести, которые превосходили человеческий предел и не оказывались до сих пор ни одному смертному.

Вслед за триумфом Цезарь сложил с себя звание консула и им были проведены выборы новых консулов на оставшиеся три месяца. На эти же три месяца вместо городских префектов, очевидно, были избраны преторы и квесторы (в соответствии с законом Цезаря о магистратах). Таким образом, положение государства как будто нормализовалось: последняя кампания гражданской войны была победоносно окончена, враги сокрушены, управление Римом и провинциями все более входило в упорядоченную колею, сам же Цезарь, окруженный неслыханными до того в Риме почестями, пребывал на вершине славы и могущества.

Так выглядела эта внешне импозантная картина. Но что скрывалось за столь блестящим фасадом? По всей вероятности, пришло время более основательно рассмотреть вопрос, имеющий первостепенное значение, но которого мы до сих пор касались лишь походя, — вопрос о социальной опоре Цезаря, тем более что самим ходом событий подсказывалось как определенное направление, так и настоятельная необходимость решения этого вопроса.

Цезарь, как и всякий видный политический деятель Рима, имел некое политическое окружение, некую «личную партию». Его сторонники, входившие в эту партию, были объединены «обязательственными» связями различного толка: родственными, клиентскими, дружескими, служебными, карьеристскими и, наконец, — быть может именно в последнюю очередь, — чисто политическими. К ближайшему окружению Цезаря принадлежали, пожалуй, не те, кто занимал важные правительственные посты, например М. Эмилий Лепид, Марк Антоний, П. Сервилий Исаврийский, наместники провинций, назначенные Цезарем, но скорее члены, если можно так выразиться, «теневого кабинета», имевшие тем не менее значительное влияние как на самого Цезаря, так и на общий ход дел.

В последние годы в эту избранную группу, в состав близкого окружения следует, судя по всему, включить и кое-кого из особо обласканных Цезарем бывших активных помпеянцев, например Марка Юния Брута и Гая Кассия Лонгина.

Но опора подобного рода, т. е. такая «личная партия», могла быть необходимой и достаточной, пока речь шла о политических интригах и борьбе в пределах сената. Однако теперь, когда встал вопрос об управлении, да еще фактически единоличном, огромной державой, то, конечно, следовало подумать о какой-то гораздо более внушительной и широкой базе. Нам представляется, что Цезарь — иногда интуитивно, но иногда и осознанно — был занят активными поисками решения этой задачи, причем в самых различных ее аспектах.