«…Цари-то и есть настоящие виновники всех наших бед. Цари завели у себя чиновников, чтобы обирать народ, а чтобы крестьяне не могли сопротивляться, было устроено постоянное войско. Никогда царь не потянет на мужицкую руку, так как он самый сильный недруг простого народа, самый главный из помещиков. Правда, нынешний царь дал волю крестьянам. Но что это за воля? Отрезался от помещичьих владений самый малый кусок земли, да и за этот крестьянин должен выплатить большие деньги; а где взять и без того разоренному мужику денег, чтобы выкупить себе землю, которую он испокон века обрабатывал? По-прежнему в течение нескольких лет должен мужик отбывать барщину и платить оброки за землю…»
Николай слышал, что крестьяне были недовольны царской реформой, что в Казанской, Пензенской и других губерниях они выступали против помещиков и даже иногда поджигали их имения. А чем все это кончилось? Николай продолжал читать.
«Присмирели мужики, приняли эту волю-неволю, и стало их житьишко еще хуже прежнего… За неплатеж откупных денег в казну, за недоимки у крестьянина отнимают последнюю лошаденку, последнюю корову, продают с аукциона и трудовыми мужицкими деньгами набивают царские карманы».
На короткое время Николай опять оторвался от письма. Ему показалось, что кто-то идет, приближается, сейчас вот откроет дверь в комнату, а тогда… Может быть, это уже полиция? Его выследили… Того молодого человека схватили, и он указал на него как на соучастника. Ужас охватил Николая. Он подошел к двери, осторожно открыл ее и, услышав какой-то неясный шум, замер на пороге. Но тревога оказалась напрасной. В коридоре никого, кроме большого пушистого кота, не было.
Николай вернулся в комнату. Любопытство оказалось сильнее страха. Он продолжал читать:
«Вот мое последнее слово друзьям рабочим. Пусть каждый из них, кому попадется в руки этот листок, перепишет его и даст прочесть своим знакомым, а те передадут в другие руки. Пусть узнают рабочие, что об их счастье думал человек, пишущий эти строки, и сами позаботятся, не надеясь ни на кого, завоевать себе счастье и избавить всю Россию от ее грабителей и лиходеев».
Было в воззвании и несколько тщательно вымаранных строк. Николай пытался их прочесть, но не смог.
Николай задумался. Нет, он решительно не мог понять автора. Ему, воспитанному в верноподданническом духе, в семье преуспевающего купца второй гильдии, где боготворили государя императора, где строго соблюдались все религиозные празднества и обряды, было совершенно неясно, как можно так кощунственно писать о царе, поднимать свой голос против основ Российской империи. Письмо жгло ему руки, будоражило. Мелькнула мысль: «Немедленно уничтожить!» Он кинулся к двери, намереваясь выбросить куда-нибудь эту страшную крамолу. Потом остановился. Сжечь! Быстро зажег лампу, поднес к ней письмо и мгновенно отдернул руку. А если кто-нибудь видел, как незнакомец передавал ему этот проклятый конверт? Николай вспомнил прохожих, затем студентов, выходящих из университета… Среди них был Петр Демин, сын петербургского фабриканта, франт и выскочка, о котором говорили, что он фискалит на товарищей. Он видел, видел! Донесет! Что делать? Что делать? Спина Николая покрылась холодным потом, слезы душили его. И вдруг он вскочил на ноги и метнулся к двери. Вот оно, единственное, правильное решение: опередить Демина, самому донести в полицию на того незнакомца.
А если не поверят? Спросят, почему именно тебе отдал молодой, человек это письмо? Значит, ты с ним связан?
Николаю стало душно. Он подошел к окну, открыл форточку. Ворвавшаяся струя свежего воздуха опахнула его, сдула на пол листок письма.