Тайны пустоты

Лишившись зрения и слуха, Стейз много дней жил одними ощущениями и эмоциями. Из-за обострившейся чувствительности его кожи каждое нежное прикосновение Таши было подобно язычку пламени, разящему в самое сердце. Её тонкий аромат сбивал с ног и путал все мысли, кроме одной: он до безумия желает эту женщину в своих объятьях. Знание, что она полностью разделяет его страсть, окончательно выбивало почву из-под ног, уничтожая самый последний, мизерный шанс удержать в узде неуправляемую стихию. Стейз точно знал, как правильно выстраивать личные отношения: когда дарить цветы и конфеты, когда звать на свидание, когда знакомить с родителями, когда уехать на берег тёплого моря, в уединённый домик с ложем, усыпанном лепестками роз. Сейчас не было ни роз, ни моря, ни малейшей уверенности в будущем, даже в том, что он не останется навсегда слепым инвалидом, живущем в глухом уголке вселенной, но всё это не имело значения. Было только здесь и сейчас, в этом маленьком домике посреди ледяных снегов, с узкой скрипучей кроватью и завывающим за окном ветром. И сумасшедшим наслаждением, не имеющим ничего общего с приятным чувством физического удовлетворения, знакомым Стейзу из опыта прошлых отношений. Ничто из его прошлого опыта и близко не походило на чудо, происходящее с ним сейчас.

Потом Таша лежала у его груди, вычерчивая пальчиком беспорядочные узоры на её свободных от бинтов участках. Трепетное чувство счастья переливалось между ними, ощущаемое как общая неразрывная связь. В это счастье вплелась ниточка Ташиной печали, и глаз Стейза коснулись её горячие губы.

– Я обрёл больше, чем потерял, – хрипло признался он.

...

Таша быстро сообразила, что единственный способ хоть ненадолго удержать Стейза на постельном режиме – это взяться рисовать его портрет. Ей удалось ловко провернуть объяснение разумности и полезности такого занятия, не обращаясь к постулату «Больной должен лежать в кровати!». Дав Стейзу ощупать лист и карандаш и таким образом растолковав, чем намерена заняться, она уложила его на подушки и в ответ на несогласие настроилась на максимально яркое чувство меркантильности. В настройке ей очень помогло воспоминание о долгих мучениях с ипотекой на родительскую квартиру: медленно-медленно уменьшающаяся сумма основного долга кого угодно побудит мечтать о миллионах. Стейз попытался отвертеться от работы натурщика, советуя взяться за пейзажи, но Таша сделала вид, что решительно не понимает его сбивчивого шёпота, действительно маловнятного из-за полной глухоты. Она добилась, что он хоть три часа в день давал отдых своему выздоравливающему телу, а у неё росла стопка его портретов, поскольку грянувшие лютые морозы и темнота полярной ночи пресекли тоненький поток туристов на плато. Стейз взялся колоть дрова соседкам – одиноким школьным учительницам – и тоже внёс лепту в обеспечение их материального благосостояния. Хеймале снял с него последние бинты и признал, что пациент скорее здоров, чем болен, если не считать так и не вернувшихся слуха и зрения.

Дни протекали в череде забот, ночи – в угаре жаркой страсти, под горячечный мужской шёпот: «Звезда моя!». Таша больше молчала, поцелуями и ласками выражая те чувства, признания в которых её любимый не мог услышать. К счастью, он мог эти чувства ощутить: их сверхъестественная эмоциональная связь крепла день ото дня.

Таша со дня на день ждала приезда родителей, но аэропорт Норильска четвёртые сутки подряд не принимал никакие рейсы по причине неблагоприятных погодных условий, да и вертолёты, доставлявшие туристов в посёлок, не вылетали в штормовой ветер, в последнее время хозяйничавший на плато. По просьбе Стейза оставшиеся в поселке жители снесли в их квартирку все старые радиоприёмники, ломаные антенны, мотки проводов и прочий хлам, а учительница физики отдала все списанные приборы, хранившиеся в школьной лаборатории по принципу «вдруг пригодится». Попутно к ним заносились и те вещи, которые практичные ненцы не спешили скинуть в утиль, а выкладывали перед Стейзом со словами: «Починить бы... мы заплатим, за ценой не постоим!» Наурианец, сконструировавший личный космический корабль, от починки плоек, настольных ламп и механических часов с кукушкой не отказывался. Окутавшись десятками голубых нитей-щупалец и частенько замирая, задумчиво склонив голову и осторожно касаясь детали, вызывающей сомнение, Стейз выглядел слепым божеством технических устройств. Таше иногда казалось, он каким-то звериным чутьём определяет назначение и строение примитивных приборов, попавших в его руки.