Тайны раскола. Взлет и падение патриарха Никона

Впрочем, с выводами о степени политического могущества Ртищева барон, прежде всего, оплошал потому, что вторил первоисточнику — разработчику мятежного сценария. А тот стремился к одному — избавиться от Ф.М. Ртищева. Милославских и Шорина включил в черный список больше для маскировки подлинной цели «гиля», чем для расправы. И, конечно, вдохновение «светлая голова» черпала в событиях июня 1648 г. Как и четырнадцать лет назад, возмущенной толпе надлежало растерзать начальствующего человека. Шорин — купец — на роль второго Плещеева никак не годился. Милославский-старший — тесть царя, Милославский-младший — племянник первого. Оба — царские родственники, и, по примеру Морозова, им не возбранялось отделаться временным изгнанием куда-нибудь. За что Алексею Михайловичу пришлось бы дорого заплатить — выдачей Ртищева. Вместе с Шориным окольничий и подвергся бы линчеванию народом.

Дерзкий план учитывал мельчайшие детали. Отсутствие в Коломенском кремлевских стен, облегчающих защиту царского дворца от проникновения черни. Градус ее недовольства: провокационный лист к «решотошному столбу» прикрепили не раньше и не позже, а на пике мятежных настроений. К тому же их особо подстегнул указ о «пятой денге». О посильной помощи царского наместника в Москве — князя Ф.Ф. Куракина — заговорщики тоже позаботились. Наконец, сами они участвовали в акции так, чтобы не быть пойманными. Во-первых, под покровом ночи приклеили воском на видном месте воззвание. Во-вторых, увлекли толпу в поход в село Коломенское. В-третьих, на безопасном расстоянии отслеживали общение народа с царем и об итогах доносили в город координатору. В группу, скорее всего, входило не больше десятка лиц, которым не составило труда избежать коломенской бойни и мгновенно исчезнуть из поля зрения и демонстрантов, и ловивших «воров» стрельцов.

В связи с вышеизложенным, проанализируем хронику бунта. В Кремль сообщили о двух прокламациях — на Лубянке и «у Пречистыя в Кателышках» (в Котельнической слободе подле устья Яузы). Характерно, что в Заяузье к извету народ отнесся равнодушно. Соцкий Савва Шапошников без проблем бумагу от церковной стены отодрал и отнес в царский дворец Куракину. У чинов Земского приказа—дворянина Ларионова и дьяка Башмакова — при аналогичной попытке очистить от крамолы Лубянскую площадь они возникли. Похоже, тут среди зевак крутились те, кого в Котельниках не нашлось. Зачинщики «гиля». С их неприметного содействия толпа и завелась. А стрелец матвеевского полка Кузьма Нагаев распалился до того, что громко призвал окружающих «на изменников миром стоять».

Ларионов и Башмаков приехали явно не в самый подходящий момент. Важный вид обоих парализовал чернь на минуту, другую. Дуэт взял письмо, развернул лошадей, тронулся в путь. И вдруг чье-то предупреждение об опасности уничтожения боярами и сокрытия от царя правдивого слова вывело всех из оцепенения. В одно мгновение всадников обступили и заставили отдать лист тому, кто о нем известил власти, — сретенскому сотнику Павлу Григорьеву. От него эстафету принял Нагаев, зачитавший разоблачение еще раз у церкви преподобного Феодосия Печерского. Между тем события на Лубянке привлекли внимание тех, кто, будучи за стеной Китай-города на Никольской улице, видел, как Ларионов и Башмаков, спасаясь, промчались мимо к Красной площади и Фроловской (Спасской) башне. Число любопытствующих возросло настолько, что Лубянка уже не вмещала всех желающих. Вот тут кто-то и вспомнил о Казанском соборе, куда людской поток и устремился. В дорогом для Неронова месте обличения в адрес Милославских и Ртищева огласили дважды — Нагаев у крыльца Земского приказа, некий подьячий, поповский сын, с паперти Казанского храма.

Затем Павел Григорьев велел десяцкому сретенской сотни Лукьяну («Лучке») Житкому забрать злополучный лист и… Однако пройти мимо Воскресенских ворот обратно к Земской избе (ныне здание Государственного исторического музея), дабы всучить опасный документ шефу московской полиции он не успел. Кто-то (как вы думаете, кто?) опередил его, бросив клич идти всем миром в Коломенское, поднести царю письмо и добиться казни «воров». Несчастного Житкого данная «импровизация» обрекла на серьезные увечья, а то и на смерть. Толпа одобрительно загудела и против воли увела обладателя драгоценного извета за собой. Григорьев же, понимая, в какую ловушку угодил подчиненный, больше боялся за себя и, не попытавшись вызволить товарища, «побежал неведомо куды».