Тайны раскола. Взлет и падение патриарха Никона

6 (16) апреля из Чигирина примчался Л.Д. Лопухин с двумя грамотами от 11 (21) марта. Одна на имя Б.И. Морозова от Хмельницкого, другая — Алексею Михайловичу от митрополита Коринфского Иоасафа. Обе «слезно» молили о военной помощи украинскому народу. Из первой депеши видно, что «боярин Ларион Дмитреевич» невольно ввел в заблуждение и гетмана, и архипастыря. Дьяк, служивший в Казанском приказе, искренне считал, что проснувшийся у государя интерес к Украине — результат усилий Морозова, о чем и не преминул «изустно поведать» в ставке запорожского войска. Курьер, уехавший из Москвы до окончания соборов, похоже, нисколько не сомневался в победе новой внешнеполитической линии у себя на родине и заразил собственным воодушевлением братьев-казаков. Разочарование настигло Лопухина по приезде домой. 11(21) апреля 1651 г. Алексей Михайлович пожаловал его в думные дьяки приказа Казанского дворца, и все. Официальной реакции на запросы гетмана и греческого митрополита не было^{43}.

Зато неофициальная реакция имела место. Выбирая между войной и церковной реформой, царь, естественно, поддержал реформу, веря в ее успех. Закон о единогласии только приняли. Надлежало посмотреть, как к нему отнесется народ, с какими препятствиями — серьезными или не очень — столкнется процесс распространения ключевой воспитательной нормы по московским землям. Война бы точно помешала ей утвердиться. Потому государь, скрепя сердце, послушался Ванифатьева и вроде бы охладел к проукраинскому курсу. Даже откровенный саботаж с организацией «великого посольства» к королю Польши не замечал. Он ждал промежуточного итога реформы. Тем не менее об Украине думал и боялся того, о чем предупреждало докладное «письмо» депутатов собора — присоединения «черкасе» к Османской империи. Между тем игнорирование и дальше обращений Хмельницкого и иже с ним неминуемо приближало день присяги казаков на верность турецкому султану.

Помочь выйти из образовавшегося тупика могло одно средство — секретная дипломатия, то есть посылка в Чигирин втайне от всех человека с просьбой еще немного потерпеть. Поскольку просьба выглядела издевательски на фоне всех предыдущих ответов, то заикнуться о ней следовало тому, кому гетман доверял. Иными словами Алексею Михайловичу требовался «связной». И таковой нашелся… на Соловецком острове. Процитируем крайне важный документ: «В прошлом во 159-м году, как мы были на Москве, и тогда казал государь царь и великий князь… из Соловецкого монастыря взять нам старца Арсенья гречанина. И как к вам ся наша грамота придет, и вы б безо всякого мотчанья того старца Арсения велели вывесть нынешнем летним путем из Соловецкого монастыря в Сумской острог со всем ево келейным борошнем и велели б ему тут в Суме быть до зимнего пути до государева указу. А государева грамота об нем тотчас к вам будет в монастырь. А того б вам не учинить, чтоб того старца Арсенья нынешним летним путем из Соловков не вывесть в Сумской острог».

Перед нами содержательная часть грамоты митрополита новгородского Никона архимандриту Соловецкой обители Илье Пестрикову, написанной «в Великом Новегороде лета 7160 октября в 3 день». «В прошлом во 159-м году» переводим, как «до 1(11) сентября 1651 г».. Согласно Новгородскому хронографу, опубликованному М.Н. Тихомировым, в Москву из Новгорода Никон выехал или получил царский указ о том 28 ноября (8 декабря) 1650 г. Этот, второй визит в столицу совпал с двумя соборами, посвященными двум конкурирующим проблемам — единогласию и войне с Польшей. Единогласие в возникшем споре победило, и примерно тогда же Алексей Михайлович вспомнил об Арсении Греке. Скорее всего, не сам, а благодаря либо Никону, либо Б.И. Морозову. Гонец на север тут же не помчался, по-видимому, из-за казуса Шохова.

21 апреля (1 мая) брянский воевода Д. С. Великогогагин проинформировал Москву о желании казаков Хмельницкого по окончании весенней распутицы совершить марш-бросок к Рославлю, используя территорию Брянского уезда. Спрашивал, как быть. Гавренев и Милославский доложили о том царю, и Алексей Михайлович не пренебрег этим поводом намекнуть Богдану Михайловичу о готовности России не только словом, но и делом помочь украинцам. 28 апреля (8 мая) через Разрядный приказ воеводе велели «черкас» пропустить. Полковник черниговский Иван Шохов за дозволением пройти обратился в Брянск 23 мая (2 июня). Неделю обе стороны искали консенсус по условиям прохода. 31 мая (10 июня) Данила Степанович известил Гавренева обо всем и об ожидании Шоховым ордера гетмана для пересечения границы.